Если взять десяток не очень кривых жердей метра по четыре длиной, неплотно обвязать на тонких концах, а потом воздвигнуть, расположив толстые концы по кругу, то получится каркас. А если к этому каркасу пришнуровать невыделанные оленьи шкуры внахлест, мехом наружу, то образуется некое коническое жилище. Чум? Вигвам? Юрта? Нет, юрта, кажется, покрывается войлоком, а чум не всегда конической формы, так что пусть уж называется вигвамом.

Семен лежал, укрывшись пушистой шкурой, и созерцал ременную вязку жердей возле дыры дымохода. Утро было совсем не ранним, но вставать не хотелось — если вылезти, то придется двигаться, раздувать костер и так далее, поскольку его женщина отправилась за дровами, а это надолго. В конце концов, он заслужил немного покоя и может позволить себе еще подремать. Семен любил такую утреннюю дрему — в ней приходят замечательные, яркие, запоминающиеся и, главное, почти управляемые сны. Может, и теперь получится? Что-то давно он не общался с друзьями из «того» мира: «Может, наконец, Юрка приснится? Надо настроиться и думать о нем».

...Кусок шкуры откинулся и, матерясь вполголоса, внутрь просунулся Юрка. Почему-то он совсем не выглядел здесь нелепо в своих мятых брюках и темно-сером пиджаке, присыпанном на плечах перхотью.

— Ну и нора! — осмотрел он помещение, в котором выпрямиться во весь рост он мог лишь в центре, но там располагался очаг. — Как ты тут живешь?! Что, нормальную палатку не мог поставить?

— Тут нет тканей, — сказал Семен. — Тут, пардон, без трусов жить приходится. Я уж молчу про носки и портянки. Ты лучше сядь, а то спину измажешь.

Юрка глянул через плечо, начал отряхиваться и, конечно, задел покрышку вигвама. Рука стала черной, а сверху посыпались мелкие хлопья сажи.

— Блин, понастроют тут! — возмутился он и добавил длинное матерное ругательство. Это, конечно, не помогло, и он опустился, скрестив ноги, на большой валун, накрытый куском старой шкуры.

— Ничего себе табуретка, — поерзал он задницей.

— Чего ж ты хочешь, — усмехнулся Семен, — каменный век на дворе.

— Да? — без особого удивления переспросил приятель. — А какой именно?

— Ну-у, — озадачился Семен, — наверное, где-то ближе к концу среднего мезолита или даже самое начало нового, который неолит называется.

— Если б я понимал в этих ваших «литах»! Вот литры — это другое дело! — Он извлек из кармана бутылку водки, побултыхал содержимое, посмотрел на свет. — Настоящая «паленка» — все без обмана. Тащи стаканы! В неолите их уже придумали — это я точно помню.

— Нету стаканов, — честно признался Семен. — Пей из миски.

— Что-о-о?! Я похож на собаку?! Думаешь, раз диссерт не защитил, значит, буду лакать, как пес?! Это у вас, завлабов, языки длинные, вот и лакайте! А мы люди простые, мы и из горла можем. — Он отвинтил крышечку и протянул бутылку Семену. — На уж, хлебни, наука!

— Сам ты наука! Давно ли по пять статей в год клепал, а как ушел на производство, так под пролетария молотить начал?! Не буду я пить в такую рань!

— Ну и дурак, — отреагировал Юрка и, запрокинув голову, присосался к горлышку. Заглотив добрую четверть литровой бутылки, он оторвался, утер губы, взял с камня кусок печеного мяса, понюхал и положил обратно.

— Ни хрена ты в жизни не понимаешь, хоть и кандидат наук: с утра выпил — и весь день свободен! Поздняя птичка глаза продирает, а ранняя уж по второй принимает!

— Ты же помер, Юра...

— Ну и что? Зато мертвые сраму не имут и могут пить, когда хотят. Давай, рассказывай, что там дальше было, после того как мы...

— Американец тоже погиб, — сообщил Семен.

— Это я и без тебя знаю. Хороший парень был Стив. Помянуть надо, однако. — Юрка раскрутил содержимое бутылки и сделал еще пару изрядных глотков. — Пусть земля нам будет пухом.

— Прибор этот, из-за которого вы гробанулись, а я в каменный век попал, нам, оказывается, инопланетяне подсунули. Они тут занимаются...

— Да плевать мне на инопланетян! Расскажи лучше про великого геолога, специалиста по тому и этому, заведующего лабораторией и так далее. Того, который в свои почтенные тридцать восемь лет бросил пить, курить, ругаться, начал спортом заниматься — бегать без штанов по палеолиту. Бабу-то хоть завел?

— Древнекаменный век здесь вроде как кончился, но штанов действительно не носят. Только теперь понемногу начинают, — уклонился от ответа на последний вопрос Семен.

— И стаканов у вас нет! Ты мне мозги-то не компостируй, а излагай по порядку: кого, сколько раз и в какой позе. А то уже полбутылки осталось! Короче: поблевал ты возле наших трупов, а дальше что?

— Что-что... Ну, осмотрелся, то-се... В общем, понял, что в какой-то древнятине оказался и что обратно не выбраться. Хотел, чтоб не мучиться, сразу удавиться или утопиться, да как-то не собрался, а потом привык, втянулся. Жрать, правда, все время хотелось — у меня же с собой только нож да зажигалка были. Ракушки собирал, раков ловил, потом и рыбу... Плот из бревен связал и двинул по речке вниз — может, думаю, встречу кого. В наводнение попал... В общем, наткнулся на недобитого туземца — кроманьонец из племени лоуринов оказался. Они тут с неандертальцами развлекаются: эти с них скальпы сдирают, а те — головы отрезают. Дальше мы уже вместе кантовались: пока Черный Бизон в себя приходил, я успел и с хьюггами — это которые неандертальцы — подраться, охотиться научиться, посуду глиняную изготовить и даже арбалет бронебойный сделать. Мамонта раненого добил, с волчонком подружился. Вот из-за них-то все и получилось. Понимаешь, у местных тут культ этого самого мамонта, он вроде как воплощение главного бога-творца. А волк — это тотемный зверь одного из двух родов племени лоуринов. В общем в итоге пришли мы с Черным Бизоном в их поселок, и там меня приняли как человека. А поселок этот, он не просто так, он возле пещеры, а в ней главный жрец — Художником его все зовут — стены расписывает. Типа того, что перекачивает красоту нашего Среднего мира в Нижний мир — мир мертвых. Ну, с этими мирами все, конечно, сложнее — я в них, наверное, до конца никогда не разберусь. Считается, что сам я пришел из Верхнего мира, где обитают еще не рожденные, — из будущего то есть. Посвящение в воины у них тут сложное и многоступенчатое, но я почти все сдал экстерном, только от одного не отвертелся — пришлось клиническую смерть на вкус попробовать.