И все же загадка остается загадкой. Безусловно, Эрнест Вудхауз считал, что с деньгами у него туго. Он только что ушел со службы и, возможно, чувствовал себя неуютно, живя на непредсказуемую пенсию. Они с женой наверняка ссорились из-за денег. Когда Вудхауз женился сам, он, памятуя о тяжелых семейных сценах, препоручил ведение семейного бюджета жене. Однако, если подсчитать минимальные расходы на университетскую учебу, невозможно понять, отчего Эрнест, даже будучи ограничен в средствах, не позволил своему третьему сыну поступить в Оксфорд. С учетом колебаний курса рупии пенсия Эрнеста составляла около 900 фунтов в год, причем 80 фунтов на жизнь в городе он выдавал Пелему, не испытывая затруднений. Кроме того, далвичские выпускники, попавшие в Оксфорд или Кембридж, получали в год до 30 фунтов от гордого своими питомцами (и богатого) колледжа. Можно не сомневаться, что такой одаренный студент, как Вудхауз, получал бы максимальную сумму. Для сравнения, годовое жалованье младшего преподавателя в Далвиче было 150 фунтов. Армин уже жил на стипендию; его прочие траты, которые ежегодно оплачивал Эрнест, никогда не превышали 100 фунтов. Так ли трудно было бы содержать в «универе» двоих сыновей? Или на самом деле Эрнест хладнокровно решил положить конец какому-то скрытому от нас соперничеству Пелема с Армином? И строгая Элеонора, возможно, поддержала решение мужа? Поддержала, чтобы недвусмысленно дать понять застенчивому, нерешительному и непрактичному сыну, каково это, по-настоящему зарабатывать себе на жизнь.

Конечно же, Вудхауз не разглашает семейную тайну. В автобиографии, лаконично описывая последний год учебы в Далвиче, он пишет: «В школьные дни мое будущее всегда было неопределенным. На вопрос ‘Кем же станет наш мальчик?’ каждый день звучал новый ответ». Обычно он находил утешение в работе и готовился к экзамену на стипендию с поразительной целеустремленностью. «Весь последний триместр в Далвиче, — вспоминал он, — я вскакивал с постели ровно в пять утра, съедал пару крекеров и принимался корпеть над Гомером и Фукидидом». Затем последовал удар. «Как раз когда приближалось время экзамена, — писал он, — рупия снова выкинула штуку, и мой отец посчитал, что два сына в Оксфорде — это одним сыном больше, чем сможет потянуть его кошелек. Итак, Ученье вытянуло несчастливый билет, и я достался Коммерции».

Отголосок потрясения, которое испытал Вудхауз, звучит в одной из сцен романа 1910 года «Псмит в Сити». Отец героя, Майка Джексона, вызывает его в кабинет. Следует неловкий диалог, и вот отец Майка сообщает дурные вести:

Используя свои гонконгские связи, Эрнест Вудхауз устроил сына в отделение Шанхайско-Гонконгского банка в Сити (на жаргоне служащих — «Шайки-Гонки»), на Ломбард-стрит. «Я не хотел там работать, — говорил Вудхауз позже, — но мне выкрутили руки». И больше ни одного упрека отцу или брату. Но в его книгах можно найти несомненные доказательства того, что он глубоко переживал конец «блаженства». В романе «Псмит в Сити» Майк Джексон рассматривает школьную спортплощадку недалеко от ужасной квартиры, которую снял на Акация-роуд в Далвиче:

В переписке с Джимми Джорджем Вудхауз не проявляет подобной жалости к себе, а прямо заявляет, что решил добиться успеха. «У меня 2 года на то, чтобы утвердиться [нрзб] на вершине литературной славы… Будем надеяться, что и денежки потекут».

На самом деле, денежки уже текли. Вудхауз всерьез решил стать писателем еще в Далвиче. В феврале 1900 года, выиграв премию «Журнала частных школ» — полгинеи за эссе под названием «Некоторые аспекты капитанства в команде», — восемнадцатилетний Вудхауз завел что-то вроде дневника поступлений под заголовком «Деньги за литературный труд». Предварял этот скрупулезный список эпиграф из «Иоланты» У. С. Гилберта:

Юный Плам Вудхауз во многом был обычный мальчик из английской частной школы (застенчив, помешан на спорте, неловок в обращении с девушками, перекормлен античностью), но, приняв решение преуспеть как художник, он нисколько не сомневался в своем будущем. Молчаливый, задумчивый, целеустремленный и сосредоточенный, он был подготовлен к писательской карьере. Его новое отношение к жизни, деятельное и лишенное иллюзий, точно передано в мемуарах: «Думаю, лучше всего пропустить детство и юность и сразу перейти к осени 1900-го».

Перевод Игоря Мокина

Зима 1940-го выдалась на редкость суровой; это оказалась одна из самых холодных зим за весь XX век. Вудхаузы впали в спячку в Лоу-Вуде[29] и мечтали уехать в Америку. «По-моему, чтобы выехать из Франции, нужно разрешение, — писал Вудхауз Болтону. — Пожалуй, можно было бы полететь „клипером“[30], но у меня на этот счет имеются опасения». Вудхауз так ни разу в жизни и не сядет в самолет, а Европу покинет только в 1947-м.

Во время «странной войны» (или, как говорили французы, drôle de guerre) Ле-Туке в «мертвый сезон» уже не казался тем «необитаемым островом», который так полюбил Вудхауз. В городе стояли французские части, и Вудхауз писал Тауненду, что его вклад в дело войны сводился к устройству «ночлежки для французских офицеров» — в свободной комнате виллы были расквартированы два военных врача. Английские газеты приходили с опозданием на день, в остальном жизнь в Ле-Туке изменилась мало. Этель[31] разъезжала повсюду на своей синей «лянче»; в марте она врезалась в автобус на обледенелом шоссе по пути в Монтрей, но не пострадала. Вместе со своей хорошенькой секретаршей Жаклин, дочерью жившего в тех местах гольфиста-профессионала Артура Гранта, она ездила в предместье Пари-Пляж и приглашала симпатичных британских офицеров на ужин; она воображала, что этим поднимет боевой дух армии. Этель любила быть в центре внимания и вовсе не стеснялась ни с того ни с сего приглашать к себе совершенно незнакомых людей.