Сет Питерсон внимательно выслушал завывания.
– Говорит, что климат Вашингтона оказался не таким, как она полагала, а река Потомак – слишком теплой, что вредно для ее ишиаса. И сардинами она полностью пресытилась.
– А обо мне она что-нибудь говорит? – с беспокойством спросил Дэнл Уэбстер.
– Ну она говорит, – ответил Сет Питерсон, продолжая прислушиваться, – с вашего позволения, мистер Уэбстер, что человек вы, может, и великий, но как морской змей никуда не годитесь. Говорит, что вам даже длины не хватит, чтобы сворачиваться кольцами. Говорит… в общем, без обид, но, на ее взгляд, это была ошибка с обеих сторон. – Он снова прислушался. – Но она говорит кое-что еще, – добавил он. – Что если обретать признание и мужа, то лучше уж она возьмет этого лорда Ашбертона. Говорит, что с виду он неказист, но мог бы представить ее ко двору.
Лицо Дэнла озарило ослепительное сияние, голос прозвучал подобно раскату грома.
– Она получит и то, и другое, – объявил он. – Идите сюда, Саманти. В силу полномочий, возложенных на меня как на госсекретаря, и по особому распоряжению президента Соединенных Штатов и министра военно-морских сил как свидетеля от приданной комиссии, согласно бланку, в который я сейчас вписываю ваше имя, сим я прикрепляю вас к флоту Соединенных Штатов в звании сорокачетырехпушечного фрегата на особом задании с полагающимся ему по рангу контр-адмиральским флагом и салютом из соответствующего числа орудий при каждом вхождении в американские воды. Кроме того, в силу следующего особого распоряжения сим я приказываю вам отбыть в южную часть Тихого океана, где курсировать до получения дальнейших распоряжений в целях поиска достойного и приличествующего супруга со всеми правами, привилегиями, обязанностями и преимуществами, относящимися к вышеуказанному поиску и вышеупомянутому американскому гражданству, как то вышеназванные и «Да здравствует Колумбия». Подписано Джоном Тайлером, президентом. К сему прилагается паспорт, подписанный Дэниелом Уэбстером, госсекретарем, предлагающий всем иностранным государствам обеспечить беспрепятственное прохождение американской гражданки Саманти Доу в связи с ее законными перемещениями и заданиями. – Он понизил голос и задумчиво добавил: – С американского корвета «Бенджамин Франклин» сообщили, что видели симпатичного молодого самца морского змея третьего февраля сего года у побережья Сандвичевых островов. У вышеупомянутого змея насчитывалось сорок два кольца, и когда его видели в последний раз, он на полной скорости держал курс зюйд-зюйд-вест.
Едва он договорил, как Саманти снова вскинула голову и издала последний протяжный вой. При этом она посмотрела на Дэнла Уэбстера, и в ее глазах читалось сожаление. Но это сожаление имело оттенок рвения и надежды.
Потом она взбила воду в пену, и прежде чем кто-либо успел заметить, как она удаляется, удалилась, оставив после себя лишь кильватерный след на озаренном луной Потомаке.
– Ну вот и все, – заключил Дэнл Уэбстер с легким зевком. – А теперь, лорд Ашбертон, если вы вернетесь ко мне, мы сможем составить текст договора.
– С радостью. – Лорд Ашбертон обмахнул сюртук носовым платком. – Она на самом деле уплыла? Ей-богу! Знаете, на мгновение мне померещилось, будто я и вправду видел морского змея. У вас поистине яркий дар изложения, мистер Уэбстер. Но я, пожалуй, теперь понимаю американскую позицию, благодаря… э-э… аналогии, которую вы соблаговолили провести между таким… э-э… невероятным существом и юной мощью вашей развивающейся страны.
– Я был убежден, что вы ее оцените, стоит только представить ее вашему вниманию, – ответил Дэнл Уэбстер. Однако он подмигнул одним глазом Сету Питерсону, и Сет Питерсон подмигнул в ответ.
Скажу в пользу Дэнла Уэбстера и еще кое-что: свои обещания он сдержал. Все время пребывания на посту госсекретаря он следил, чтобы для сорокачетырехпушечного фрегата «Саманти Доу» вели особый счет во флотских книгах. В сущности, кое-кто говорит, что ее счет ведется и сейчас и что это она подала Эриксону идею строительства «Монитора» во время Гражданской войны, если сама не была этим «Монитором». А когда во времена Тедди Рузвельта Великий белый флот совершал кругосветное плавание… ну был там один впередсмотрящий на марсовой площадке флагмана в тихую и спокойную ночь, пока они шли мимо пальмовых островов в южной части Тихого океана. Вдруг вода будто вскипела, бурная и фосфоресцирующая, и пара морских змей вместе с семью змеенышами спокойно и величественно трижды проплыла вокруг всего флота. Впередсмотрящий протер глаза и пригляделся, но нет, они ему не почудились. Ну, поскольку видел их лишь он один, за это его на следующее утро отправили в карцер. Но до самой смерти он клялся, что были они звезднополосатыми.
Якоб и индейцы[7]
История эта давних дней – да не обделит Господь всех, кто жил в то время, и потомство их.
Так вот, в те дни Америка, понимаете ли, была другой. Это была красивая страна, но если бы вы увидели ее сегодня, вы бы не поверили. Ни автобусов, ни поездов, ни штатов, ни президентов, ничего!
Ничего – только колонисты, да индейцы, да дикие леса по всей стране, да дикие звери в лесах. Вы представляете, какое место? Вы, дети, теперь об этом даже не задумываетесь; вы читаете об этом в учебниках – но что там напишут? А я заказываю разговор с моей дочерью в Калифорнии и через три минуты говорю: «Алло, Рози?» – и Рози мне отвечает и рассказывает о погоде, как будто мне интересно знать! Но так не всегда было. Я вспоминаю мою молодость – все было не так. А при дедушке моего дедушки опять-таки все было по-другому. Послушайте рассказ.
Дед моего деда был Якоб Штайн, и приехал он из Реттельсхайма, из Германии. В Филадельфию приехал – сирота, на парусном корабле, но человек непростой. Он был образованный человек – он учился в хедере[8], он мог стать ученым из ученых. Но видите, как случается в нашем скверном мире? Чума, новый великий герцог – всегда что-нибудь не то. После он неохотно об этом рассказывал – зубы во рту они ему оставили, но рассказывал он неохотно. И зачем? Мы, дети диаспоры, когда приходит черный день, мы его узнаем.
И все-таки вообразите – молодой человек с красивыми мечтами и образованием, ученый юноша с бледным лицом и узкими плечами в те давние времена приезжает в такую новую страну. Ну он должен работать, и он работает. Образование – отличная вещь, но в рот его не положишь. Он должен носить за плечами мешок и ходить с ним от двери к двери. Это не позор; так начинали многие. Но он не толковал Закон и первое время очень скучал по дому. Ночами он сидел в комнате при одной свече и читал проповедника Коэлета[9], покуда горечь проповедника не наполняла его рот. Лично я не сомневаюсь, что Коэлет великий проповедник, но имей он добрую жену, он был бы более веселым человеком. В те времена они держали слишком много жен – они запутывались. Но Якоб был молод.
Что касается новой страны, куда он приехал, то она представлялась ему землей изгнания, большой и пугающей. Он был рад тому, что сошел с корабля, – но на первых порах ничему больше. А когда он увидел на улице первого живого индейца – о, это было что-то невероятное! Но индеец, уже мирный, при помощи знаков купил у него ленту, и тогда ему стало легче. Тем не менее порой ему казалось, что лямки мешка врезаются в самую душу, и он тосковал по запаху хедера, по тихим улочкам Реттельсхайма, по копченой гусиной грудке, которую набожные хозяйки приберегают для ученого человека. Но к былому возврата нет, никогда нет возврата.
Тем не менее он был вежливый молодой человек и трудолюбивый. И вскоре ему улыбнулась удача – по крайней мере, так казалось вначале. Пустяки и безделушки в свой мешок он получал от Симона Эттельсона, и однажды он пришел к Симону Эттельсону, когда тот спорил с другом об одной тонкости Закона, потому что Симон был набожный человек и уважаемый в общине Миквей Исроэл. Сперва дедушка нашего дедушки почтительно стоял возле них – он пришел пополнить запасы в мешке и Симон был его работодатель. Но потом сердце его не стерпело, потому что и тот и другой ошибались, и он заговорил и сказал им, в чем они не правы. Полчаса говорил он с мешком за плечами, и никогда еще текст не бывал истолкован так мудрено, даже великим реб Самуилом. И под конец Симон Эттельсон воздел руки и назвал его молодым Давидом и светильником учености. А кроме того, отвел ему более выгодный торговый маршрут. Но самое лучшее – он пригласил юношу Якоба к себе в дом, и там Якоб хорошо поел впервые с тех пор, как прибыл в Филадельфию. А кроме того, он впервые увидел Мириам Эттельсон – и она была младшая дочь Симона Эттельсона и лилия долины.
