– То есть для вас мы просто развлечение? Ну что ж, я не ошиблась в вас. Петр Дмитриевич, – ухмыляется она, от чего ее лицо кажется каким-то горьким. – Вы даете Пете иллюзию того, чего у него нет, и вряд ли случится. Он маленький и не понимает пока, что не все люди добрые и человечные. Не умеет пока отличать черные души. И в вас он видит… – она запинается на полуслове и в глазах ее медовых плещется страх, будто сболтнула лишнее…

– Кого? – выдыхаю я.

– Это совсем не важно. Вы…

– А теперь фраера, цирковые номера, – громогласно оповещает тетка, сидящая во главе стола, стучит ложечкой по бокалу, призывая всех ко вниманию. Разрушает наш с Лилией разговор, словно ураганом. Недосказанность повисает в воздухе, наполненном резкой тишиной. Странно, все молча слушают смешную тётушку. Словно она тут царица и богиня. – Энтот бокал полный «Буратиной» до краев, я поднимаю за мелкого шлимазла, по вине которого мы все тут собрались, даже те кого не звали. Так вот, этот мелкий рахит в панамке нам всем как родной стал, а его геволты притча во языцах. Взять хотя бы подожженные занавески в холле. И баретки никто больше не оставляет у дверей, после того, как он их залил бетоном, свистнутым у строителей. Так вот, нам бы было скучно без Петюши. И сегодня к нему в гости пришел настоящий корсар. Аплодисменты, дамы и поцы, перед вами…

Раздался громкий хлопок. И из клубов дыма появился… Появилось…

Тетка захлебнулась лимонадом. Народ безмолвствовал. Реально, тишину можно было потрогать. Я тоже, если честно, слегка одурел, когда на лобное место между столами выскочило… Даже не могу описать, что. Пират, заявленный тамадой, выглядел как побывавший в боевой мясорубке морской еж. Шляпа, видавшая лучшие времена дымилась в его руке, сквозь прорехи в тлеющей тельняшке проглядывало морщинистое тело старого морского волка, давно находящегося в деменции, судя по одуревшему выражению написанному на хитрой физиономии столетнего аниматора. Обуви на пирате не было, зато носки полосатые с вензелем и дырками на больших пальцах взгляд ласкали красотищей. Как по мне, «Одноглазый Джо» сейчас в пространстве почти не ориентировался. Пластмассовая сабелька в дряхлой дрожащей ручонке оплавилась и повисла грустной сосулькой почти до пола.

– Таки полундра, – простонал дедок, и затряс головой как ишак.

– Таки да, – глубокомысленно протянула тетя Люба. – Мося, у вас есть что мне сказать? Я заказывала аниматора, а не труп старого поца, в самом что ни на есть эротическом смысле этого слова. Мося, я тэбэ сейчас буду бить, ногами и больно, – хмыкнула тетя Люба и восстала из-за стола. – Подержите мой макинтош, Владик.

– Не надо, Бэйся, – хрюкнул дедок, пятясь спиной к подозрительно закопченному дверному проему, из-за которого выглядывал Петюша, блестя своими шкодливыми глазенками. – Я не виноват. Хотел просто эффектно появиться, но что-то пошло нэ так. Раньше срока подорвалась бомбочка. Странно это. Я все проверил. Кто-то же должен был ее…

– Ты пошел нэ так, Мося. Бодро на три буквы, – хмыкнула тетушка, обвалилась на свое место и захохотала. Народ зашевелился тоже. – Боже, пират, подштанники то не уделал от страха? В твоем возрасте, Моисей, надо клистиры себе ставить, а не скакать козлом с соплей в руке.

– А мне понлавилось, – радостно заскакал вокруг «погорельца» Петюша. Опасность миновала, и он выскочил из своего укрытия, как ни в чем не бывало. – Так долбануло, что у аниматола шляпу снесло и он из сапогов выскочил. Плям до потолка, а потом как…

– Так это ты, взорвал бомбочку, – наконец отмер аниматор, – о боже, еврейское мое счастье. Ты Бейся мне заплатишь за шарики и за анимацию полную сумму.

– Ха, за гондоны и ссыкло? Мося, вы много себе думаете, – заколыхалась тетушка.

– Я заплачу, – выдохнул я. – Такого праздника у меня никогда не было. Никаких денег не жалко.

– Нет. Ни копейки от вас не надо, пожалуйста.

– И ни от кого не надо, да, Мося? Или вспомнить, как ты бил бизнесменом и продавал рибу…? Уберите гаманок, юноша. Мося пэредумал.

– Да. Бейсенька. Пошутил я, – проблеял старичок.

Бемби задрожала губешкой своей и у меня сердце заплясало пиратскую румбу. Ах, как она меня сейчас сжигала своими чертовыми глазищами. И столько в них было неприкрытой ненависти, что мне стало больно в груди. Блядь, да что происходит? Я поднялся с шаткой табуретки и молча пошел к выходу. Владик нехотя поплелся за мной.

– Эй, – флибустррррер, ты куда? – звонкий голосок ребенка словно стрела вонзился в мою спину. Я не оборачиваясь прибавил шаг. – Мне подалок будут датррррить чичас. Я думал… Я думал ты посмотрррришь.

– Твоя мама права, – прохрипел я, замерев на месте. Обернулся напрасно, потому что увидел скуксившееся детское личико испытал приступ неведомой мне жалости. – Я дурацкий Бармалей. И я не люблю маленьких детей. Я их кушаю на обед.

– Влешь ты все. Плосто ты тррррус, – выкрикнул мальчик и бросился бегом из праздничной комнаты. Лилия побежала за ним.

– Я схожу за шлимазлом, – опередила ее распорядительница бала. Ты тут посуетись, Лилечка. Мося, за мной. И саблю свою возьми.

Дед метнулся за своей лютой подружкой, как корабельная крыса. А Бемби замерла напротив, не обращая внимания на народ вокруг, который бы меня порвал, скажи она фас, я уверен.

– Я же говорила, что вы испортите моему сыну первый в жизни юбилей. Вы… Злобный, нехороший, гадкий бармалей. Не подходите больше к моему мальчику.

– Да, иди домой, парень, – появился за спиной Лилии огромный, воняющий сивухой мужик. – Тут у нас таких не любят. Не место тут таким. Вот, тетя Люба велела тебе передать.

Мне в руки воткнулся пластиковый контейнер, одурительно пахнущий ванилью. А ведь они правы. Я из другого мира. И делать мне тут нечего. Просто показалось, что я… Нет, показалось. Я король мира. И этот сброд просто очередная моя прихоть.

– Владик. Дверь мне открой, – прорычал я, сделал один шаг, которого хватило, чтобы снова стать собой.

Только не плачь, мой мальчик. Только будь всегда счастлив. Я обещала, что укрою тебя от любых бед и проблем. Прости, наверное, у меня не очень хорошо это получается. Но я точно знаю, что люблю тебя больше жизни. Мне сказали когда-то, то нельзя растворяться в тебе. Какая глупость. Ты, лучшее, что у меня есть.

– Давай уже, открывай коробку, шлимазл. И перестань краснеть своими выдающимися ухами. Мося, сделай красиво. Фото завтра будут в стэнгазэте, – иерихонской трубой, чересчур бодро, гудит странно красноносая тетя Люба, подталкивая моего зареванного мальчика ко мне. Я стою с коробкой, в которой тихо-тихо сидит цуцик. Слабая замена огромному флибустьеру, подарившего глупую надежду маленькому мечтательному мальчику. Этот Бармалей не может сделать счастливым никого, кроме себя. Он не умеет этого. Зато умеет разбрасывать крохотные кусочки льда, оставляющие в сердцах всех, к кому он приблизился почти незаметные, но очень болезненные ранки. И я не смогла уберечь моего ребенка от этой мерзкой боли.

– Давай, Петюша, он тебя заждался, – улыбаюсь я. Дети умеют излечиваться очень быстро. Они регенерируют. Забывают все самое дурное. А в коробке давняя мечта моего сына. Он очень хотел собаку. Молодец, все таки, тетя Люба. Сама бы я вряд ли решилась взять на себя еще одну большую ответственность.

– Я не хочу тррробо пса, – всхлипывает мой мальчик. Сжимает кулачки, до побелевших костяшек. Жаль, что он так рано познал истину предательства и обманутые надежды.

– Ой. Не хочет он. Не нравится, нэ кушай. Мы чичас этот подарок отнесем другому рахиту. Который умеет быть благодарным, – хлюпает носом тетя Люба. – Все тута за него старалися, – обводит рукой замерших в нетерпении гостей. – Все ждут, что праздник вернется в свое русло, веселое и беззаботное. А он фардыбачится.

– Открывай уже подарок, Петро. Дюже «Ситра» хочется бахнуть. Трубы горят, прям как у реактивного катера, – хмыкает Синявкин.