– Или ты хотела, чтобы мы тебя ненавидели. Мама говорила, так ты справляешься с болью и пытаешься сохранить связь с отцом. Ты убедила себя, что мы считали его врагом, а когда его не стало, заняла этот пост. Боялась его предать.

– Какая у нас умная мама.

– Иначе она не воспитала бы таких классных ребят, как мы с тобой. Только взгляни. Разве мы несчастны? У каждого, как ты и сказала, классная жизнь. Так почему бы не впустить в них друг друга? Да, раньше мы не были показательной семьей, но все меняется, и именно мы выбираем эти перемены. Если ты думаешь, что я как-то помешаю твоему счастью, добавлю проблем или чего угодно, то… ладно. Я не буду лезть. Но я бы хотел, чтобы ты присутствовала в моей жизни.

– Зачем?

Дима склоняет голову и улыбается так, что слезы градом льются из моих глаз. Он ничего не произносит вслух, но все и так читается по глазам: «Потому что ты моя сестра. Потому что люблю тебя». Недавний обжигающий огонь злости и обиды вдруг становится маленьким пламенем, не причиняющим дискомфорта. Воспоминания не стереть, некоторые ошибки не исправить, но каждая новая секунда дает шанс и выбор. Кем ты хочешь быть? Что чувствовать? Куда идти?

Протягиваю руки, кисти такие тяжелые, но я пересиливаю себя, делая крошечный шаг вперед. Обнимаю Диму и прижимаюсь ухом к его груди. Он гладит меня по спине и облегченно выдыхает. Наверное, это самое искреннее проявление чувств за последние десять лет.

Нам всем было непросто.

– И ты… и ты меня прости, Дим. Я даже не знаю, что еще сказать.

– А ничего не говори. Мне не нужно твое раскаяние.

– А вот мне твое было нужно. Все-таки я эгоистичная…

– Ну и ладно, – отмахивается он. – Эта черта не так уж и плоха, если пользоваться с умом. Мне, как старшему брату, куда спокойнее знать, что никто не сможет тебя обидеть. Тут уж скорее ты сама в блин раскатаешь, кого захочешь.

– Я слышу нотки гордости?

– Еще бы!

– Мне этого не хватало, – с нежностью произношу я. – Может, найдем какого-нибудь гипнотизера и перепишем воспоминания? Так нам точно станет легче. Потому что все эти разговоры… просто ужас какой-то.

– А может, попытаемся наладить все своими силами, пока ты здесь? У нас вроде неплохо получается.

– Да? Зайди на кухню и подумай еще раз.

– Ох черт! Как твоя нога?! – Дима встревоженно отстраняется и смотрит вниз. – Твою ж… выглядит ужасно. Давай все-таки в больницу съездим?

– Поцелуй, и все пройдет.

– Прямо туда?!

– А шо такое, старшенький? Уже передумал меня жалеть? – смеюсь я, слипшиеся от слез ресницы щекочут веки, а тело ватное, словно я выпила ящик вина.

Дима широко улыбается, его ладони скользят по моим плечам:

– У коровки боли… у собачки боли… а у Дианочки, моей сладкой лапочки…

Запрокидываю голову и зажмуриваюсь:

– Это ужасно-о-о! Дима, прекрати!

– Эй! Это лучшее обезболивающее, которое я знаю!

– Мне жаль твоих детей.

– Отдам их на воспитание бабушке.

– Отличный вариант, – киваю я и вдруг испуганно распахиваю глаза, вернувшись, наконец, в реальность. – Черт! Утка в духовке!

– Если мы спалим дом…

Закидываю руку брату на плечи, и мы возвращаемся на кухню, но так и замираем в дверном проеме. Марк сидит за столом посреди беспорядка и ест утку руками прямо с противня.

– Что? – спрашивает он, сжимая в масляных пальцах кусок мяса. – Думали, я ждать буду, пока вы там наоретесь?

Нажимаю кнопку запуска на посудомоечной машине и вздыхаю, глядя на грязный пол. Эта чокнутая семейка и меня скоро с ума сведет. Достаю из шкафа швабру и принимаюсь оттирать с плитки остатки соуса и кровавые пятна. Терпеть не могу убираться, но это лучше, чем провести черт знает сколько времени с Дианой наедине. Пусть Дима с ней возится, это его обязанность, а я лучше уборщиком поработаю. По крайней мере, я не хочу трахнуть швабру.

Вспоминаю растерянные голубые глаза, полные слез, и с силой вдавливаю тряпку в пол. Значит, отец Димы и Дианы сидел на наркотиках? Я не знал, Дима точно раньше не упоминал об этом, и, наверное, неудивительно. Так себе бэкграунд. Даже затрудняюсь сказать, что лучше… иметь такого отца или не иметь никакого вовсе? Кому из нас больше повезло? А может, мы все проиграли в лотерее на счастливое детство?

– Ничего себе! Рождественский за уборкой? Снег пойдет!

Молчу, продолжая сгребать осколки.

– Что здесь случилось? – требовательно спрашивает Соня. – Я слышала крики.

– Дима вернется и все тебе расскажет, – сухо бросаю я.

– А где он? Это что?! Кровь?!

– Соня, только ты не вопи. Да, это кровь. Диана поранилась, Дима повез ее в больницу.

– Как?! Что с ней?..

– Просил же! – Недовольно зажмуриваюсь. – С ней все нормально. Палец распорола, но жить будет.

– Ясно. Давай я… я помогу.

– Нет! – рявкаю я, оборачиваясь.

Соня пошатывается, как от удара, и хватается за дверной косяк. Ее влажные темные волосы обрамляют бледное лицо, губы искусаны, а в глазах боль. Сейчас она выглядит лет на десять моложе, почти так же беспомощно и уязвимо, как и тогда… когда мы… когда я… Крепче сжимаю черенок швабры.

– Здесь все еще куча осколков. Иди к себе.

– А ты, как всегда, меня прогоняешь. Марк, мы могли бы…

– Нет.

– Дай мне закончить! – решительно произносит она. – Мы могли бы попытаться наладить отношения. Как друзья… как…

– Ты меня любишь? – стреляю вопросом в упор.

Соня с трудом сглатывает и опускает глаза. Ее рука тянется к плечу, пальцы забираются под край оранжевой футболки и накрывают татуировку.

– Вот и все, – устало хмыкаю я. – Разговор окончен.

– Чем я это заслужила, Марк? – Обида в ее приглушенном голосе заставляет сжать зубы. – Почему ты…

– Соня, я не скажу ничего нового. Я не могу дать то, что ты хочешь, поэтому и ушел. Но ты, как мазохистка, таскаешься за мной вместо того, чтобы строить свою жизнь. Еще и обвиняешь. Глупо. Тебе так не кажется?

– Глупо было думать, что и ты когда-то меня любил, – злобно цедит она. – И знаешь что? Я здесь не ради тебя, а ради…

– Димы? – усмехаюсь я.

– Не веришь? А зря. Он лучше, чем ты. Он честный, добрый. И он не боится отношений только из-за того, что когда-нибудь они могут закончиться.

– Совет вам да любовь, – уже открыто смеюсь я, не в силах сдержаться.

– Какая же ты сволочь, – раздраженно выплевывает Соня.

– Почаще напоминай себе об этом.

Она круто разворачивается и уходит, а я продолжаю наводить порядок после истерики одной невыносимой сучки, которая методично взрывает мне мозг вот уже неделю. В гневе она действительно страшна, и что еще хуже – бесстрашна. От таких баб стоит держаться подальше. Поскорее бы Диана уехала, Дима с Соней сошлись, и они все от меня отвалили!

Выбрасываю грязные тряпки и отношу мусорный пакет в контейнер у дороги. Возвращаюсь в дом, но не успеваю добраться до лестницы. Громкий хлопок застает меня посреди холла.

– Мы дома! – звонко вопит Диана.

Медленно оборачиваюсь, засовывая руки в карманы спортивных штанов. Диана висит на плече у Димы, на ее ногах сланцы брата, которые сойдут ей за лыжи, одна ступня обмотана бинтом, на большом пальце второй – пухлая повязка.

– Прости, Марк, я все-таки выжила и вернулась. Сегодня не твой день, – пьяно хихикает она.

Смотрю на Диму и вопросительно выгибаю брови. Он мотает головой, крепче прижимая к себе сестру:

– Ей дали обезбол и успокоительное.

– Эффект впечатляет.

– Ой заткнись! – весело бросает Диана. – Палец не ампутировали, с братом мы помирились. У меня есть повод для радости!

Поднимаю руки, отступая, и заявляю мирно:

– Никто и не спорит.

Она хитро прищуривается и вдруг срывается с места, волоча за собой Диму. Подбегает ко мне, повторяя отрывистое «ай, ай, ай…» на каждый шаг, заглядывает в глаза и с улыбкой обхватывает мою шею, заставляя наклониться.