– Она говорила, что им следует сделать все возможное, чтобы спасти свою жизнь, – без промедления ответил он. На самом деле Клеопатра больше говорила о том, что проклянет тех, кто предал ее еще до конца войны. – Сударь, ваша жена сказала, что вы не знаете, нужно ли вам клясться в верности Риму и позволить им забрать все храмовые драгоценности. Я могу вам точно сказать, что царица велела бы вам поступить именно так. Ей были дороги жизни ее подданных. Я думаю, она бы согласилась с вами в том, что мы славим наших богов в нашей жизни, а не путем саморазрушения. Вы были совершенно правы. Я руководствовался страстью, а не рассудком. Она ушла к своим предкам. И вы не окажетесь предателем, если поклянетесь в верности новому правителю Египта. Не забывайте о том, что римский император – приемный сын Цезаря, которого царица любила. И хотя она была против Октавиана, она никогда не считала его недостойным.

Лицо священника просветлело, и он с облегчением вздохнул. У него за спиной стояла жена, и в ее сияющем взгляде сквозила безмерная благодарность Цезариону. Юноша заморгал, удивляясь тому, какую радость принесло ему осознание, что среди царящего в жизни хаоса он сейчас сделал маленький, но зато правильный поступок.

Когда они покинули дом жреца, солнце уже село за горизонт. Арион не очень твердо держался на ногах, и Мелантэ опасалась, как бы с ним вновь не случился приступ. Ей показалось, что по дороге к дому священника у него все-таки был приступ, хотя и напоминал простой обморок. Однако все они слишком испугались, чтобы утверждать, что так оно и было. По крайней мере, сейчас Арион выглядел гораздо спокойнее, и девушка решила, что на него, возможно, подействовало лекарство, которое ему дали выпить. На мгновение она закрыла глаза, силясь вычеркнуть из памяти тот страшный момент, когда Арион, словно обезумев, принялся полосовать ножом свое запястье. Может быть, он сделал это в состоянии приступа? Неужели проклятая болезнь гак действует на мозг человека?

Мелантэ удовлетворенно вздохнула, отметив про себя, что сейчас, когда они привели себя в порядок, их внешний вид был вполне приличным и не привлекал внимания тех немногих прохожих, которые встречались им на улице. Их плащи были еще влажными, но вечер выдался теплый, и это обстоятельство не доставляло особого неудобства. Кроме того, в темноте не так уж много можно было разглядеть. Арион снова надел на голову свою шляпу, которая скрывала безобразие, которое теперь творилось у него на голове. Но в любом случае вряд ли поздним вечером кто-нибудь обратил бы внимание на его прическу. Факел, прикрепленный к стене какого-то большого дома, осветил лицо юноши – бледное, изможденное, но полное достоинства.

– Хорошие они люди, – заметила Тиатрес, имея в виду жреца и его жену. – Если будет время, я обязательно зайду к ним завтра и принесу отрез ткани, чтобы как-то их отблагодарить. И мы могли бы все-таки совершить подношение богам-спасителям.

– Боюсь, что завтра они будут очень заняты, – с сомнением в голосе отозвалась Мелантэ. – Женщина сказала, что в город приезжает военачальник, чтобы присутствовать на церемонии принятия присяги.

Мысль о том, что целая армия римлян располагается где-то неподалеку, вызывала тревогу. Девушка исподволь оглядывалась по сторонам, надеясь на то, что солдатам не позволят входить в город самостоятельно. К счастью, на улице их действительно не было.

Несколько минут они шли в полном молчании. Затем Тиатрес сказала:

– Ани, должно быть, уже волнуется.

Мелантэ и сама знала, что это правда. Они вернутся очень поздно, а он, скорее всего, услышал от людей в доках, что под городом стоят римляне. Возможно, отец уже отправился их искать. Хоть бы он не наткнулся на какого-нибудь римлянина. Девушка сердито посмотрела на Ариона, но так и не осмелилась упрекнуть его.

Не стоит ничего ему говорить, иначе он снова что-нибудь вытворит: снимет повязку, выхватит нож, чтобы вскрыть себе вены на другой руке... А может, ему в голову взбредет напасть на нее... Нет, такого он никогда не сделает. Наверное, виной всему его болезнь. Из-за нее он так стремится покончить с собой. Жуткая болезнь. Как страшно, должно быть, жить с нею. Еще она подумала о том, что вся команда на лодке только способствует ухудшению его состояния.

Мелантэ поморщилась, почувствовав острый укол вины. Девушка живо представила, как бы она себя вела, если бы все относились к ней с таким же презрением и насмешками, как к Ариону. К тому же отец говорил, что он якобы происходит из знатной семьи. Скорее всего, для него такое отношение особенно оскорбительно. Ани убедил ее в том, что она была не права, когда предложила юноше участвовать в совместной работе. «Ты же не стала бы предлагать такое Аристодему? – заметил он. – А этот мальчик позволяет себе насмехаться над ним. Он искренне думает, что писать письма – занятие, которое ниже его достоинства. Вряд ли стоит ожидать, что он с удовольствием согласится мыть кастрюли».

Мелантэ понимала, что отец прав, и ей стало не по себе при мысли о том, что, быть может, именно из-за нее Арион впал в такое отчаяние, находясь в храме. И хотя девушку по-прежнему раздражало высокомерие и подчеркнутое презрение, с которым юноша относился к отцу и Тиатрес, жуткое кровавое покушение на собственную жизнь потрясло ее до глубины души.

С его головой, думала Мелантэ, явно что-то не в порядке. Прошло столько времени с тех пор, как погиб царь, и все было вроде ничего. И вот, узнав о смерти царицы Клеопатры, он вдруг попытался покончить с собой – это не укладывалось в ее голове. Ведь Арион был другом царя, а не царицы. Нет, что-то с этим молодым греком не так. Как было бы здорово, если бы он убрался с «Сотерии» и оставил в покое ее семью.

Спустившись с холма к докам, Мелантэ увидела, что возле одной из лодок, пришвартованных к причалу, горят факелы и их яркий огонь отражается в темной воде Нила. Подойдя поближе, она узнала грубоватые очертания «Сотерии». Девушка подумала, что это, вероятно, ее отец собирается идти их искать, и ускорила шаг. На самом причале она уже почти бежала, прижав к груди корзину с овощами и оставив позади себя Тиатрес и Ариона, которые не поспевали за ней.

К шестам, возвышающимся рядом со столбами, где на волнах качалась «Сотерия», были привязаны три факела. Подбежав поближе, Мелантэ увидела, что возле них на причале сидят какие-то люди, облаченные в доспехи.

Она резко остановилась. Один из сидевших мужчин, услышав ее шаги, встал и оглянулся по сторонам. На нем были длинная кольчуга и шлем, украшенный красным гребнем из конского волоса, а на поясе висел меч. Мелантэ с ужасом поняла, что шесты с привязанными к ним факелами на самом деле были копьями.

Она в недоумении смотрела на солдат и на свою лодку. По всей палубе был разбросан пепел из разоренного очага, валялся чей-то плащ, осколки стекла. Никого из команды не было видно, в каютах не светился огонь. На лодке вообще не было никаких признаков жизни. Мелантэ замерла, разрываясь между инстинктивным желанием бежать отсюда и мучительной необходимостью узнать, что же произошло.

– Что тебе здесь нужно? – спросил у нее вооруженный воин. Он говорил по-гречески с сильным акцентом.

– Это наша лодка! – дрожащим голосом воскликнула девушка. – Что случилось? Где мой отец?

– Ваша лодка, говоришь, – повторил тот, кивнув головой. Увидев приближающиеся фигуры Тиатрес и Ариона, он поднял руку, и двое других солдат тут же вскочили на ноги, подобрав с земли копья.

Тиатрес в ужасе застыла. Арион же... На его лице читалось нечто такое, что привело Мелантэ в замешательство. Со стороны казалось, что юноша испытывает чувство облегчения.

– Ты Арион из Александрии? – бесцеремонно спросил его воин.

Молодой грек явно был удивлен этим вопросом.

– Quern quaerite[24]?

После некоторого замешательства римлянин с изумлением спросил: