Только тебя тут и не хватало, Серебрянский. Когда ты уже сквозь землю провалишься?

Надеваю на лицо свою самую безразлично-презрительную маску и с гордо вздернутым подбородком медленно иду в сторону Игоря.

Понятия не имею, для кого играю свой маленький спектакль, потому что и бывшему мужу, и нашему сыну явно не до меня.

Игорь раз за разом подбрасывает Тимурку высоко в воздух и ловит. Малыш пищит от восторга. Жираф давно отлетел и теперь валяется на асфальте невостребованным. Чувствую себя такой же ненужной, как плюшевая игрушка. Ревную.

Приседаю, поднимаю, отряхиваю и продолжаю свой путь.

— Я не разрешала трогать моего ребенка. — Звучу не строго и решительно, как хотелось бы, а истерично-жалко. Будь я на месте Игоря, сама же себя проигнорировала. Но он усмехается. Ловит Тимурку и не подбрасывает, а устраивает у себя на локте.

У меня мурашки по коже от их сходства. Его невозможно скрыть, когда лица так близки. Те же брови, изгиб губ, глаза… Одинаково смотрящие на меня сейчас. Я даже смаргиваю, чтобы очнуться.

— Иди ко мне, Тим. Дяде-укротителю нужен покой после схватки с волком, ему нельзя тебя подбрасывать.

Говорю тоном занудной училки. Тимка хмурится и мотает головой. А Серебрянский продолжает показательно бороться с усмешкой. Так, чтобы я успевала ее замечать. Говнюк.

И сына не отпускает. Тоже говнюк.

— Я тяжелый. Тебе тяжелого тоже нельзя. Ты девочка…

Тимур спорит со мной, пока я потихоньку вскипаю. Всё происходит совсем не так, как мне бы хотелось. У меня сердце обливается кровью от осознания, что в эту минуту мой сын так отчаянно хочет остаться на руках у отца, для которого что он, что я — просто игрушки.

— Давай я тебя опущу, а то у мамы уже подозрительно дергается глаз.

Я слежу, как Игорь наклоняется, чтобы опустить сына на землю. И вроде бы должна чувствовать триумф с облегчением, а вместо этого глаз начинает дергаться только сильнее. И рот открывается от возмущения.

Я протягиваю к Тимурке руку с жирафом, но он берет игрушку, а шаг навстречу не делает. Остается рядом с Игорем.

— Хочешь порулить, пока мы с мамой поговорим? — Мое возмущение растет и растет. Даже не знаю, с чего начать. Наверное, стоит сообщить Игорю, что я с ним говорить не планирую, но кто меня спрашивает?

Бывший муж смотрит на сына. Получает кивок от него, а потом ведет к своей машине, припаркованной сразу за задницей моей.

Конечно, рядом они смотрятся не очень. Моя уверенность в себе рассыпается на глазах. У него всё лучше. И даже сын, кажется, рад ему больше, чем мне.

Семеню следом за ними, как безмозглая болонка.

Игорь открывает дверь и подсаживает сына на место пассажира. Кивает, разрешая перебраться на водительское.

— Это не безопасно. — На мое замечание реагирует ироничным взглядом.

— Машина на ручнике. Иммобилайзер у меня. Не переживай.

Последние слова он произносит мягко, как будто правда заботится о моих нервах. Но я-то знаю, что ни черта. Всё должно быть так, как хочет он.

Он хочет поговорить — я должна смириться.

Игорь аккуратно придерживает меня за локоть и делает шаг навстречу.

Двигает нас, захлопывает дверь в своей машине, оставляя нашего сына внутри.

От возмущения у меня только пар из ушей не валит, а так… Я поражена.

— Что ты себе позволяешь, Серебрянский? Сначала являешься посреди ночи, потом воруешь моего ребенка… Открой дверь, он испугается, — тянусь к ней, но Игорь сжимает мои запястья и заставляет опустить.

А Тимурка в это время с восторгом поглаживает руль большой по-настоящему мужской машины.

— Он не выглядит испуганным, Агата. Я бы даже сказал, он был очень рад меня видеть. Странно, что ребенок так рад видеть постороннего дядю. Ты точно учила его правильно реагировать на незнакомцев?

От голословного обвинения вспыхивают щеки. Жалю Игоря злым взглядом. Сжимаю губы и громко дышу, чтобы не выругаться.

— Не. Твое. Дело. — Чеканю, выдергивая запястья из хвата. Стоило бы еще и шаг назад сделать, но я почему-то не отступаю. От Игоря исходит жар и уверенность в себе. Сегодня он в рубашке с закатанными рукавами и расслабленно расстегнутой верхней пуговицей. У меня даже в горле сохнет от того, как ему идет одежда и самодовольная улыбочка. А еще как сильно мне нравятся его татуировки.

— А что это за выборы папы? Я так понимаю, биологический со своими обязанностями не справляется…

Игорь вздергивает бровь и складывает руки на груди. Я бы могла еще сильнее растаять от вида налитых мышц и жилистых рук с крупными венами, но воздух из грудной клетки выбивает наглость бывшего.

Несдержанно бью его по груди. Он снова перехватывает запястье и теперь уже сильно сжимает.

— Но-но… — Качает головой и цокает языком. Я дергаюсь.

Скашиваю взгляд на салон автомобиля и холодею, потому что вижу, как сын тянет ко рту какую-то шоколадку. Видимо, нашел в подлокотнике или бардачке.

— Тимурка, нет!!! — Рявкая и выдергиваю руку. Рывком распахиваю дверь и заставляю сына замереть. — Ты что творишь? Ты же знаешь, тебе этого нельзя!!!

Сын не привык к тому, что я повышаю голос. Да и мне самой неприятно следить, как любимые глазки увеличиваются от удивления.

— Почему это ему нельзя? — В ответ на вопрос Серебрянского хочется только развернуться и рявкнуть: «да пошел ты!», но приходится держать лицо. Улыбаюсь Тимурке и тянусь к его щечке.

— Ещё чуть-чуть и едем в биопарк, хорошо? Положи шоколадку, пожалуйста. Я тебя очень люблю…

Просьба работает с ним куда лучше. Сын успокаивается, вздыхает, откладывает запрещенку и снова берется за руль. Имитирует работу двигателя голосом и смешно подпрыгивает на сиденье. А я осторожно закрываю дверь и возвращаюсь к Серебрянскому.

— Ты только что мог убить моего ребенка. Ему нельзя сладкое. У Тимура строжайшая диета.

Выплевываю так, словно в этом виноват Серебрянский.

Правда я до сих пор не знаю, откуда у нас взялась эта болезнь. Часто корю себя. Может быть сказался пережитый на раннем сроке стресс? Но после себя обвиняю бывшего мужа, конечно же.

— С чем связана строжайшая диета? — Игорь хмурится и трет пальцами лоб. А я фыркаю.

— Только перед тобой я не отчитывалась! Какого черта ты приперся? Я недостаточно ясно объяснила, что видеть тебя сегодня не хочу?

— Что за диагноз, Агата? — Меня трясет от необходимости отвечать на его вопросы. Не хочу. Поэтому сверлю взглядом и молчу. Игорь делает шаг на меня. Выставляю руку и давлю на грудь.

— Я закричу, вызову полицию и обвиню тебя в попытке совершить домашнее насилие. — Глаза Игоря вспыхивают опасностью. По телу прокатывается жар.

— Поговорить с тобой — это насилие?

— С учетом того, что я с тобой говорить не хочу — да. У нас и тем-то общих нет.

— Ну как же нет, Агата… Мне, к примеру, искренне интересно, почему сыном занимаешься ты одна. Странно, что мальчик так просто идет на руки к постороннему мужику. Наталкивает на мысли…

С моего лица сползает улыбка. Подозреваю, я даже серею. Голос тоже становится мертвым и безэмоциональным:

— Займись чем-то полезным, Игорь, а не толкайся с мыслями. Я не просила тебя размышлять о моей семье, понял?

— Да как-то само получается, Агата. Что это за мужик такой, что он землю вверх дном не перевернул и не нашел, как вылечить своего ребенка?

Я могла бы засмеяться Игорю в лицо и выплюнуть правдивое: «ты! Это ты тот мужик!», но слова мужа почему-то ударяют в меня.

Я чувствую пик отчаянья, потому что какой бы хорошей мамой ни была, не заменю Тимуру отца. И землю я тоже не перевернула, хоть и старалась работать день и ночь.

Усталость, разочарование, стресс последних дней собираются огромным шаром в груди. Я делаю вдох и он лопается. А я всхлипываю.

На глаза наворачиваются слезы. Последнее, что вижу прежде, чем отвернуться — удивление во взгляде Игоря.