*

«Вакханочка, вакханка милая

Иди сюда, неси два кубка

Здесь на подносе манго спелые

Спокойствием набита трубка

Мне анекдоты не рассказывай

О вашей грубой дикой жизни

Бери смоковницу из вазы

Оленью шкуру соком сбрызни

Ртом, окровавленным ошпаренным

В пылу дионисийских плясок

Возьми с собой «Упанишады» –

В буквальном смысле лоботрясок

Убудет в вашей Малой Азии

При чтении священных текстов» –

Так старец мудрый мне показывал

И залечились за ночь раны.

*

Боль научила часами сидеть неподвижно

Буддой, прославившим дерево-паразит.

Недра свои изучаю и мысленно вижу,

Что наконец-то нигде не болит.

Сумерки. Хочется выпить. Грядёт просветленье.

Не шевельнусь с древних каменных плит.

Я продолжаю недвижно сидеть не от лени.

Просто боюсь, что опять где-нибудь заболит.

*

Позже по тем же дорогам пойдёт Александр

Были глупы македонцы

Шлем нацепил с золотыми рогами барана

Вряд ли такое бесстыдство понравилось Солнцу

И махараджи достойный врубили отпор

Ноги окрепли и снова готова менада

Жрицы просили слетать на край времени

Я

Очень люблю фантастические променады

*

В греческих залах была. Оказалось, потомкам

Память о воинской славе менад не нужна

Жизнью рискуя, тогда я, какого рожна

Роста немалого Коллета-Инда убила?

Дома осколками вазы цепляю траву

Сорную – краснофигурными. Стены соседей

Ими царапаю: «Софос Харопа Любовь»

Всех посмотреть мой стрит-арт созываю.

Затёрли

Буквы, злодеи… Я снова и много пишу,

Чтоб убоялись: «Харопа была в Эрмитаже!

Стырила вазу! Убьёт, если надпись замажут!!!»

*

Я зря любила Софоса и зря в поход ходила.

Он умер без меня. Не на войне.

Позор Харопе…

И теперь

Мне не нужна вторая половина

Мне нужно быть вакантной для любого

Случайный выход эрос-балерины

Что душу может мне затанцевать

В пуантах белых в юбке лебединой

Пустота

Как место для сурового мужчины

Сухую глотку подставлять под вина

Не балерина – пьяная менада

Босая, голая и никакой любви!!!

Только

…узнать, где похоронен Софос – надо!

*

Змеиный ремень износился. Дырявая шкура.

Вот следствие оргий и битв настоящих.

Разгрызла кабанчиков хрящик.

И вспомнила старца,

Который пытался веганкой заделать меня.

Склонял гнуться в йоговых позах.

Я тоже не дура.

Подливу мясную нежирную капнула в рис.

Но он ничего не сказал.

После этого пира

Положена премия за укрепление мира.

*

Проснулась от сильного жжения в сердце. Достало

В деревне сидеть. Снился город, основанный Богом.

Где я поклонялась в любви Дионису. Смотрю

На карту новейших времён – он вблизи Ашхабада

Какого-то. Круче не стала дорога. Эвой!

Но разве язык повернётся нормальной менады

«Салам» произнесть и, не дай ещё Бог: «Иншалла»!

Возможно, живут там хорошие люди и рады

Мне были бы. Только Харопа решила,

Что лучше бы новости эти она заспала!

*

Плющом увитый тирс возьму с собой

Когда пойду на пирс, и флягу грусти

Уйду одна в очередной запой

Услышу музыку богов в суставном хрусте

Пришла с войны. Увидела слонов

Какой-то Инд лечил мне раны, втюхал

За доброту свою «Упанишады»

Оно мне надо?

Как хорошо течёт в пустое брюхо

Тоскливое вино…

Ну, так и быть, прочту немного, я

Интеллигентная менада.

*

… сами вы, македонцы, варвары!

Но Александр давно понимал

Необходимость единого мира,

Первый герой глобалистов.

Вот и женился на дочери знатного

Бактра в ответственном сане,

На благородной и чистой,

То есть на мне, на Роксане.

*

Издевалось над Непобедимым

Горячее скифское солнце.

Из-за реки летел

Град насмешек и стрел.

Больно ранил честолюбивого мужа,

Покорившего половину Азии.

Он от злости вспотел.

Но негоже гоняться

В степи за разбойниками.

Царь дерзнувших прислал извиненья с дарами.

И пошёл Александр

Платить за живых покойниками,

Сражаясь с пустынями, реками и горами,

На край света.

*

Землемеры отмечали путь по каждому метру.

Зря трудились. Приметы

Велели назад повернуть.

И доплыли по Инду навстречу пустыни песчаному ветру.

И под бой барабанов

Александр и его двадцать одна рана,

И его многотысячная рана уставшего войска,

И наш первенец, похороненный в Индостане,

Терзали сердце Роксаны.

Все мечты моего повелителя были геройскими,

Иногда безрассудными.

Но кто судьи?

Человеку, принадлежавшему миру Богов!

*

Под подушкой «Илиада» и кинжал.

От вина лицо супружнее румянится.

Не одной мне Он принадлежал,

Но любил. Кто называет пьяницей –

Жалкие завистники. Все пьют,

От рабов до македонской знати.

Так откройте вавилонский брют!

И налейте в кубки персам. Кстати,

Я бы рты зашила «знатокам»,

Кто как триллер психопатологий

Преподносят жизнь и смерть. Врагам

Руки оторвала бы и ноги!

Но – суровее должны караться.

Незачем фабриковать сенсацию.

Александр являлся ею сам!

Слава небесам!

*

Стая птиц, клюющих друг друга,

Мимо не пронеслась.

Забрала на крылья моего супруга.

Потому теперь мощи

Не найти археологам бедным.

В смерти нет загадки.

Я сжигала военные палатки,

От бессилия бледной,

От того, что улетел молодым.

Но Его никогда не судили Боги,

Принимая с земли жертвенный дым!

Имею право ли тебе сказать,

особенно в стихах, что Император

распорядился застегнуть в чехол

единственную статую Свободы.

Пыль золотая в воздухе, народ

доволен, рукоплещет на парадах,

на форуме денатураты пьёт

и пьедесталы исступлённо лижет.

Ты мог бы, под фалернское, в садах

и дальше – о любви, метаморфозах,

героях и богах, но без суда,

без приговора с авторской печатью,

сжигая рукописные мосты,

отправился в румынские туманы

за то, что не успел закрыть глаза –

увидел недозволенное смертным.

Но тайну эту схоронил от нас,

так хорошо, как степь твою могилу.

Моя печаль не вытекла из глаз,

когда по ней, по выжженной, ходила

суровой полукровкою, найти

к тебе, Назон, пытаясь строчек верных.

Благодаря твоим слезам томлюсь

тоской по Риму в веке двадцать первом.