Мавна шутливо замахнулась на Илара, но тот ловко увернулся.

– Позволишь?

Он указал на кровать. Мавна закивала и сама уселась первой. Илар присел рядом.

– Я знаю, о чём ты подумала, – повторил он мягко, осторожно подбирая слова. – О том, что… заложный мертвец может вернуться, пройдя путь от болотника и упыря до снова живого человека.

Мавна хмуро посмотрела на Илара. И как он так смог… То же самое крутилось у неё в мыслях, но никак не шло на язык, будто перерезало ниточку, по которой слова добирались из головы в рот.

– Но так не бывает, – продолжил Илар, глядя не на Мавну, а прямо перед собой, будто сестры здесь вовсе не было. – Люди умирают. Кто-то становится нежитью, но это существование – не человеческая жизнь. Что-то иное, новое. Другое. И та нежить, которая способна оборачиваться в упырей, ещё дальше от человека, пусть даже мёртвого. Стало быть, и людское обличье упыря не имеет ничего общего с настоящим, живым человеком. Это ошибка, Мавна, считать, что так они приходят к бессмертию. Напротив, это – новая форма смерти. Третье её обличье, если угодно. Я не понимаю пока, насколько страшное и отвратительное, да и никто не может понять. Мы даже не знаем, правда ли это или раздутые слухи. Но не думай о Раско, когда слышишь вой упырей. Он не станет таким. Он бы не хотел.

Илар стиснул ладони Мавны так крепко, что у неё заныли пальцы – будто не только хотел поддержать сестру, но и сам искал для себя поддержки. Мавна всхлипнула и уткнулась Илару в грудь. От его рубашки пахло костром и какими-то горькими травами, а от самой Мавны – свежим хлебом. Илар обвил её руками, с каждым мгновением сжимая всё сильнее.

Если бы Мавна могла, она просидела бы так до самой ночи.

Прошло чуть больше месяца после пропажи Раско, и в деревне всё чаще говорили: надо отчитать мальца, нехорошо получается. Мужики предлагали послать в соседнюю весь за чтецом и отсидеть ночь, как положено, но Мавна помнила, что отец прогнал их, пригрозив вилами. Нельзя бдеть над мертвецом, которого нет. Не положено. Не нашли тело, не погребли – значит, нечего и отчитывать. Илар тогда всё порывался снова (раз, должно быть, в сотый) сходить на болота и хорошенько поискать с парнями, но отец не пустил, едва не запер в бане. Мавна не знала, что будет хуже: найти Раско мёртвым или не найти вовсе.

Она смутно помнила те дни: всё казалось покрытым туманом, и сама Мавна двигалась так, будто плыла в молоке – медленно, с трудом, через силу. Зато мама, наоборот, сделалась ещё более деятельной и подвижной. То пекла пироги, какие любил Раско, с творогом и морошкой; то прибиралась в его светёлке и взбивала подушки; то суетливо выглядывала в окно и всматривалась в даль, в болота, словно ждала, что младший сын вот-вот вернётся.

Видеть её такой было невыносимо. Мавна задыхалась, на грудь постоянно что-то давило, словно сердце превратилось в тяжеленный, неповоротливый камень. Когда она моргала, то видела бесконечный ковёр болотного мха, а в тишине нет-нет, да и чудился тонкий голосок, зовущий по имени.

Как-то под вечер, когда Мавна уже заворачивала в тряпицы последние непроданные караваи, к лавке подошла старуха Малица, воровато обернулась по сторонам и сделала Мавне знак наклониться. Не совсем понимая, чего от неё хотят, Мавна склонилась к старухе.

– Я свечку зажигала по мёртвым, – шепнула Малица. – Говорила с ними. Со всеми из Сонных Топей говорила, со своим стариком даже. И сказали они, что вашенского мальчишки среди них нет.

Мавна отшатнулась, мотнула головой и продолжила заворачивать каравай. Мрак какой, послышится же такое.

– Мавна! – окликнула Малица.

– Ты, верно, каравай хотела купить? – с трудом проговорила Мавна. Горло было сухим и горячим. – Вот, как раз два последних осталось. Вечером за половину цены отдам.

Малица всплеснула руками и покачала головой. Мавна протянула ей завёрнутый в тряпицу каравай, но та мягко положила ладонь ей на руку, останавливая.

– Девочка моя, ты слышала, что я сказала?

Мавна недовольно поджала губы. Пришла тут на ночь глядя, какую-то ерунду говорит и слушать заставляет!

– Прости, но я не могу это выслушивать, – возразила она. – Мне пора закрывать лавку. Поздно уже, темнеть скоро начнёт.

– Закрывай, а сама слушай. Я не просто так на больных ногах через всю деревню приковыляла. – Малица недовольно причмокнула губами. – Говорю же тебе, бестолковая, по мёртвым я зажигала. И мне сказали, что не слышали и не видели вашего Раско.

Имя брата резануло по ушам, грудь встрепенулась болью, будто полоснули ножом по рёбрам. Мавна зажмурилась, переводя дыхание, и ответила:

– Прошу, Малица, тебе лучше пойти. Вот, бери каравай, я его и так отдам, Покровители с тобой. Только, прошу, больше не говори того, что сейчас сказала. Особенно маме. И Илару. Да и отцу лучше не говорить.

Мавна торопливо сунула каравай старухе в руки и, пока та не начала снова говорить свои жуткие вещи, поспешила убрать второй каравай и запереть лавку на засов.

Мавна уже собиралась лечь спать, как вдруг её внимание привлёк звук закрывающейся двери. Айна давно должна была уйти домой – помощницу никогда не просили оставаться на ночь. Отец вышел покормить скотину? Да нет, кормили до наступления темноты. Очередь Илара снова идти в дозор пока не подошла…

Мавна выглянула в окно и обомлела: по двору суетливо двигалась щуплая женская фигурка, платок растрепался по плечам, вот-вот упадёт на землю.

– Мама! – позвала Мавна. Приоткрыла окно и повторила: – Мама!

Но та не обернулась. Быстро накинув душегрею, Мавна вышла из комнаты и, на ходу стукнув в дверь Илара, выскочила на улицу.

Снаружи было влажно, но уже теплее, чем в предыдущие вечера, и от духоты трудно дышалось. Мавна замерла, присматриваясь. Фигура матери стремительно отдалялась – глядя на неё, и не подумаешь, что она способна так быстро и уверенно семенить по улице. Кругом больше никого не было, только свет из окошек падал на дорогу и дробился в росинках, повисших на сизых стеблях полыни.

– Мама! – снова окликнула Мавна, уже требовательнее. Зыбкая темнота давно окутала деревню, и спускаться с крыльца ох как не хотелось. Мавна помялась, потёрла плечи, укрытые в этот раз не платком, а рассыпавшимися пушистыми локонами. Мамины очертания теряли чёткость, она уходила всё дальше, и Мавна, вздохнув, кинулась следом.

«Где же Илар, – злилась она, – дрыхнет, что ли? Мог бы и выползти из кровати, наверняка же слышал, как я стучу».

Оставаться ночью на улице было страшно. Небо затянули тучи, и лунный свет, с трудом пробиваясь сквозь них, рассеивался серебристой дымкой. Остро пахло зацветающими травами, а впереди, в конце улицы, уже виднелась стена из частокола.

– Мам, ну правда! Что на тебя нашло? Спать уже пора, – проворчала Мавна и прибавила шаг, бегом пустившись по дороге.

Мать остановилась почти у самой ограды, задрала голову и смотрела вверх, не замечая окликов. Догнав, Мавна тронула её за плечо.

– Мам, пошли уже.

– Там Раско! – вдруг крикнула мать, обернувшись. Мавна застыла: её глаза сверкали от злости и застывших слёз. Мавна отшатнулась и убрала руку. – Он меня зовёт. Ты что, оглохла? Как в тот раз, да?

Голову заволокло туманом.

Снова тот летний день, гул комаров и мошкары, ленивое кваканье лягушек. Болотный мох светится золотом от росы и яркого солнца, а в ложбинках между кочками россыпи медовых капель. То тут, то там слышатся песни и смех – половина деревни вышла по ягоды с корзинками и туесками: девушки, парни, дети. Раско то забегает вперёд, то крутится около Мавны, дёргая за рукав и заглядывая в лицо. Мавна зло зыркает на него – вертлявого, тощего, с пятнами ягодного сока на щеках. Ворот рубахи расстёгнут и сбился набок – мама тут же отчитала бы за неряшливость, надо лбом торчит непослушный русый вихор. Тогда Мавна отметила: Раско, когда подрастёт, будет больше похож на Илара, потому что у неё самой лицо круглое и щекастое, с веснушками, а у братьев – угловатое, и кожа гладкая и бледная.