Проводница «Погиб, – ей сказали в трубку, – и все, кто с ним». Она закричала, на полустанке стоя: «Максим! Максим! За что мне такое?!» «Пошла, – говорит, – конечно, в храм». Пассажирка дала молитву, которой тоже Молится. В Хабаровске ей велели прах Забирать. Пробегает мороз по коже, Пробирает холодный ветер. И обе мы Плачем, обнявшись, в тени вагона, Потому что война одна на всех, хоть ты из Костромы, Хоть со среднего Дона. И сыновья – одни на всех. Двадцать пять. Диабет. Трое детей. Вызвался добровольцем. Что же ты наделал, сыне? Где тебя искать? По каким моргам, сыне, к каким идти богомольцам? Мы стоим на перроне. Она говорит: «Пришёл Недавно живой. Прикрылся хохляцким трупом сыночек И выжил один из всей миномётной роты. Хохол Пригодился, вырвало взрывом у того позвоночник. Забрал документы своих двухсотых с передовой, Чтобы не мыкались вдовы, доказательства собирая. Он пришёл домой. Он живой. Что же ты ревёшь, моя дорогая?!» Она проводница. Стоянка поезда тридцать минут, скользя Из Москвы до Благовещенска, едет поезд «Россия». Заключаем: «Нас победить нельзя». Поднимаемся в тамбур. Отправляемся. Отогреваемся чаем. «Младенец плачет вдумчиво. Отец…» Младенец плачет вдумчиво. Отец Тихонько свирепеет: «Чё ж те надо?» А на моём плече храпит боец, Немолодой, как Димка из спецназа. Отложен рейс. Объявлен план «Ковёр», Над лётным – усиление режима, Поскольку демон крылья распростёр, И кружится, и кружится, вражина. Запеть бы «Чёрный ворон» всей страной… Но спит боец, привычный к стаям птичьим, И больше «Что ж ты вьёшься надо мной?..» Младенец не орёт и вверх не тычет. И мы без всякой паники сидим: Ждём рейса, не гундим – для непонявших. И тьфу на них вообще. Так победим. Никто не сомневается из наших. На смерть А. Ф Мелких движений и осторожных взглядов Тайный язык опасней змеиных ядов, Может убить, может прожечь и может К жизни вернуть, когда с перебором пожил. Это у нас и было. Важны детали. Дружеские объятья на карнавале, Лёгких касаний на коже следы плавленья, Жарких столбцов безликие откровенья. Долгой дорогой в бескрайней степи, в салоне Автомобиля слипшиеся ладони, Танец фаланг, их перекрестий нега, Я тебя отмолила тогда у неба. Мне «невозможность» имя. Не я решаю. Дважды одних и тех же не воскрешаю. Что же, прощай, тишайшая моя тайна, В годы любви воспетая мной детально. «Резко не вставай, ударит в глазоньки…» – Резко не вставай, ударит в глазоньки, — Подливая, крякал сиплый дед. Во дворе у вросшей в землю мазанки Мне накрыли праздничный обед. Пухлая Галина Поликарповна Подносила яства ко столу. Летний зной вливался в вены капельно. Распускался полдень по селу. В доме рушниками полки выстланы, В комнатёнках сплошь половики. На луга с утра коровы высланы, Вон они пасутся у реки. Что бы он сказал теперь о родине, Как бы тряс плешивой головой? Хорошо, что все дороги пройдены И лежит не там, а под Москвой Наш Петрович, так оравший: «Сволочи!» — Что осип под Киевом в бою. За тебя я выпью самогоночки. Помню, помню – резко не встаю. «Бойцы в вагоне-ресторане…» Бойцы в вагоне-ресторане Обратно едут, на Ростов. Потом такси до поля брани, Верблюжье ухо блокпостов. Они бывалые, бухие, Блатняк заводят, матом жгут. На них военный зов России Затянут, как над раной жгут. Сквозь гул колёс одномоментно Обрывки крика бьют вразлёт: О том, что Путин стопроцентно Мужик и точно патриот. О том, что надо помнить павших… И снова пьют, как ни взгляну. Официанток недоспавших Пугает крик: «Ещё одну!» Они сойдут толпой хмельною, И дёрнет дальше, как в бега, Состав, везущий стороною Тверёзых граждан на юга. Родина Гудящая в веках стальными лопастями, Глубинная моя, горящая дотла, Как выживаешь ты, забытая властями, Как выживаешь ты, не помнящая зла? Отдав своих солдат на дальние заставы, Сусеки поскребёшь и – в общий хоровод. Как выживаешь ты, народ моей державы, Далёкий от столиц, столицам тем оплот? Несуетная ширь, стоишь ты, подбоченясь, Надмирная, как лик надвратного Христа, Ты Китежем всплывёшь, взродишься птицей Феникс, Воскреснешь, воссияв, – до нового креста. А как хотела ты? – владелица пространства, Мать лучших из людей, чистилище племён. О, я люблю в тебе вот это постоянство, Охранный твой удел, победный перезвон. Я в мыслях всю тебя обозреваю разом, И вижу каждый двор, и слышу каждый всплеск Колодезной воды и ржанье за лабазом, Ночного костерка дохристианский треск. Я знаю, как тебе даётся пропитанье, И знаю, как тебе даётся ореол Сияющих границ, вдовиц твоих камланье, Закланье городов и вымиранье сёл. Ты знаешь и сама всё о себе, о том, как Растерзывать себя, и взращивать себя, И возвращаться вновь в стоических потомках, По ранним яровым пылищею клубя. |
