— Что это? — вопросил граф. Он говорил по-английски; на самом деле он несколько лет учил французский язык; но его отметками, когда-то с превеликим трудом выбитыми у Департамента Образовательных и Церковных Дел, оказывались честные, постоянные и неизменные двойки. Невероятно разгневанный скандианский парламент лишил его традиционного права сочетать браком тех, кто моложе тридцати лет и не имеет родительского согласия; но парламент Фрорланда, руководствуясь принципом «французский язык — для борделей», отказался совершать подобное.
— Это? Ну, это два поистине национальных завтрака. Первый — ржаной хлеб, намазанный гусиным жиром. Другой — варёная кровяная колбаса с варёным картофелем. Э?
— О, нет.
— О, граф Кальмар, но кровяная колбаса столь восхитительно ароматна. Варёный картофель подаётся остывшим и имеет такой изящный голубоватый оттенок. Что до гусиного жира…
— Вы, корнет Эстерхази, очевидно, шутите.
— Да, граф Кальмар, разумеется, шучу.
Граф Кальмар загоготал. Потом застонал и прижал ладони к глазам. Эстерхази продолжил: — Если серьёзно, я бы посоветовал свежее яйцо, чашку крепкого простого кофе — смесь «Яванский мокко»… поджаренный белый хлеб, намазанный чистым сливочным маслом и шотландским джемом… и… возможно… в кофе… ложечку светлого рома. Э?
— О, да. — ответил граф Кальмар.
Через минуту барон Борг юк Борг произнёс: — Граф Кальмар желает получить сведения о социальных и политических принципах, посредством которых в вашей стране, корнет Эстерхази, столь успешно уживается, как я это называю, неоднородное по своей природе сути население. Этот вопрос естественным образом затрагивает и нас, в наших Двух Королевствах. — Это заявление настолько полно и точно подвело итог желаниям графа Кальмара, что тот вообще ничего не произнёс.
— Хмм. — ответил корнет Эстерхази. Немного спустя он прибавил: — Когда мы закончим завтракать, то можем проехаться. Или прогуляться.
— О, да! — согласился граф Кальмар.
Потом корнет Эстерхази заметил, что один из слуг его новоприобретённых друзей выглядит довольно странно… — Я хочу сказать, для слуги. Разумеется, не из-за его свойств. Он носит странный на вид колпак и…
— А, да это Оле, — снисходительно хихикнув, пояснил Кальмар.
— На самом деле его имя не «Оле», но мы так к нему обращаемся. Я не припомню его настоящего имени, — сказал Борг. — Колпак — часть его национального костюма. Он — скрелинг, довольно важная персона среди своего народа.
— Песни поёт, — добавил Кальмар, задумчиво озираясь вокруг… возможно, в поисках социальных и политических принципов принимающей его страны; возможно, в поисках дополнительной порции светлого рома.
Эстерхази, лишь слегка позавтракавший с придворными служителями, присоединился к поеданию того, чем потчевал своих гостей. И выпиванию. Он ощущал благодушие. А, вдобавок, ещё и… любопытство. — Э… скрелинг?…
Борг и Кальмар кивнули. Поблизости что-то слабо блеснуло. Эстерхази подумал, что Копперкапп тоже кивнул. — Да, — сказал Борг. — Народ неизвестного происхождения, с древности, если не с начала времён населявший северные области обоих наших королевств; смешавшись со скандами и фрорами они большей частью утратили характерный облик, хотя и сохранили некоторые элементы старинных обычаев. По традиции они имеют право на представителя при дворе; оттого-то Оле сейчас вместе с нами, кхм.
— На каждой трапезе он выдаёт государю яйцо полярной крачки, — заявил Кальмар.
Эстерхази вежливо приподнял брови; Борг добавил: — Это, разумеется, удаётся лишь, когда государь дважды в год посещает их территории. В иных случаях приходится переходить на утиные яйца.
— Ясно…. А что ещё делает тот человек?
— Чистит сапоги, — кратко ответил Борг.
Условились, что Борг с Кальмаром (и, очевидно, с Копперкаппом) очень ненадолго заглянут в своё посольство. — «Бесспорно», — говорили фрорландские националисты, «когда-нибудь у нас появятся наши собственные посольства. Но сначала у нас должно появиться наше собственное Управление Мер и Весов!» — и, что Борг с Копперкаппом в любом случае там и останутся по служебным делам. И что Кальмара там/тогда встретит корнет-служитель. И что они двое пойдут прогуляться. Куда-нибудь. Благоразумно подразумевалось, что это где-нибудь будет респектабельным
Политическое обучение… а, возможно, переобучение… «графа Кальмара» не следовало начинать сегодня же. Может быть, на следующий день.
Так как гости с Севера пожелали сперва немного переменить своё платье — сменить фраки, а, возможно и орденские ленты — Эстерхази должен был ожидать внизу и встретить их в громадном холле. Он наблюдал, как они удалились; наблюдал за официантом, принёсшим ещё кофе; наблюдал, как высокий и худой мужчина в твидовом костюме вскочил из-за соседнего столика и прорысил — не подходило никакое другое слово — прорысил к столику Эстерхази, схватил одну из подставок для яиц и поднёс её поближе к глазам. — Необыкновенно, — промолвил он. — Необыкновенно. — Затем, внезапно осознав, что его поведение вполне справедливо можно счесть отличающимся от совершенно обыкновенного, он обратился к Эстерхази и попросил прощения. Каковое и было даровано.
— Сэр, — произнёс этот человек. — Я — Королевский профессор естественной истории из Оксбриджского Университета. Кто мог бы ожидать найти такое на гостиничном столе в столице Скифии-Паннонии-Трансбалкании!
— Но отчего же, профессор? — спросил Эстерхази, немного смущённый ипозабавленный. — Мы здесь не питаемся акридами. В общем-то, я и сам съедаю яйцо в день. По меньшей мере одно яйцо.
Королевский профессор естественной истории из Оксбриджского Университета обратил к Эстерхази крайне изумлённое лицо. — Но ведь не яйцо же полярной крачки? — уточнил он.
Борг не жаждал выпускать Магнуса из виду, но вынужденно согласился, что молодому человеку действительно требуется размять ноги и подышать свежим воздухом, после более, чем трёх суток, проведённых в вагоне. Однако, Борг всё же спросил, куда… «в общем»…. они планируют направиться. Эстерхази признал это довольно справедливым вопросом. Он разгладил свои светлые и пока ещё довольно жидкие усики. — Полагаю, — сказал он, — мы можем начать с Имперского Института Политической и Социальной Экономики.
— Да, да! — Борг.
— Затем, возможно, если не переутомимся от визита, хмм, следующим может стать Королевский Этническо-Этический Музей…
— Замечательно! — Борг.
— После этого… что ж, хотя сейчас, увы, не проходит совещания парламента, тем не менее, визит на галёрку явит утончённое изящество, с каким, посредством уникальной для Европы системой цветной маркировки, определяется национальная, лингвистическая и политическая принадлежность; стулья обиты материей — к примеру, у скифских консерваторов — серо-белой, у гиперборейских монархических демократов — бежевой…
— Славно, славно! — Борг.
— Как-то произошла небольшая размолвка между словаческими христианскими социалистами и объединёнными пан-имперскими социалистами — каждая сторона требовала красный цвет; однако, предоставить его было нельзя, ибо красный — традиционный цвет ультраконсервативных аграриев Паннонии; и в конце концов, словаческие христианские социалисты согласились на пюс, а объединённые пан-имперские социалисты — на мов[3]. Возможно, графу Кальмару это будет интересно?
— Иначе и быть не может, корнет. — Борг.
Позже (и мрачнее) Магнус впал в угрюмое молчание, но, мало-помалу, с некоторым интересом начал разглядывать мимолётные сцены предположительно разноязыких народов. Тогда юный корнет приподнял лёгкую ротанговую тросточку и указал на невыразительное гранитное здание через дорогу. — Имперский Институт Политической и Социальной Экономики. — Лицо Магнуса тут же вытянулось, но его гид бодро продолжал: — Хорошо, вот Имперский Институт Политической и Социальной Экономики; с него мы и начали. А далее, в конце того переулка, что ведёт к реке, имеется публично-увеселительное местечко, официально именуемое «Портвейновая Пинта», по напитку, которым там обильно торгуют за три десятых скиллинга… официально… на деле же он составлен из отжимков виноградной мезги, смешанных с толикой низкопробного картофельного спирта, из-за которого это место обычно называют «Писаной Пинтой». Помещение там неотделанное, обстановка грубая, посетители частенько совершенно порочны и…
