– Зря вы так. Мне в любом случае пора.

– Мелани.

Вдруг оказавшись слишком близко так, что я даже этого не заметила, Олдридж без спроса заполняет собой всё моё личное пространство, словно у него есть на это какое-то особенное право, и спрашивать нет нужды. Его аромат почти душит меня, перекрывает мне кислород, но скорее в хорошем смысле, чем в плохом. Единственное, на что я способна, это думать о том, что он никогда не называл меня по имени. Ни разу до этого момента. Всегда была лишь фамилия. Кинг, мы должны проверить камеры наблюдения, все, что есть в этом крошечном городишке, чтобы отследить маршрут передвижения жертвы в последние дни. То, что её звали Ава, не ускорит процесс поиска убийцы, так что нет нужды каждый раз напоминать мне это имя, Кинг. В этот раз ты поговоришь с её отцом, Кинг, пока я со своими методами допрашиваю мать, учитывая, что с тобой она лишь плакала, и да, не стоит призывать меня воспринимать это как-то иначе. Всё-таки это комната для допросов, а не для разговоров. Ничего не изменилось даже тогда, когда он пришёл за мной, одним лишь своим появлением прервал все мои размышления об осложнениях личного характера и сказал, что всё кончено. Мы нашли его, Кинг. Хотя он не совершил ошибку. А просто пришёл сам. Я чувствовала отрешённость, свою, его, нашу общую, не знаю, может, ему и было плевать, просто он умело это скрыл, но во мне точно не существовало никакого ощущения ликования и грядущего торжества справедливости. Так и не справившаяся с тем, чтобы дистанцироваться от всего эмоционально, в тот момент я впервые пожалела о том, что моё сердце оказалось не способно остаться в стороне. А сразу после меня подчинила себе вина. Она всё ещё держит меня и вряд ли когда-либо отпустит. И говорить здесь больше не о чем.

– Я хотела бы уйти, сэр.

– Сколько раз я ещё должен буду это повторить? Не надо меня так называть. Ты прошла через такое, – я не через что не прошла… Я всё ещё прохожу… И не вижу конца даже близко. – Если ты хочешь поговорить, то я…

– Только не надо начинать эту чушь. Предлагать меня выслушать, твердить, что всё наладится, забудется и пройдёт, и рассуждать о том, чего всё равно никогда не будет. Особенно учитывая, что вы сами не верите во все эти глупости. Сколько мы слов сказали друг другу вне работы? Где-то около нуля?

Я не понимаю, что ему нужно от меня. Зачем он ждал снаружи, а потом вошёл внутрь? Все наверняка разошлись сразу же после окончания судебного заседания, безразличные ко мне и вмиг переменившиеся. Даже те, с кем я дружила или просто была вхожа в их дом. В моей голове ничего из его действий и решений не имеет смысла. Я просто хочу, чтобы Олдридж дал мне пройти. Выйти на улицу, сесть в машину и уехать в ещё более тихий по сравнению с Теллурайдом городок, где я теперь числюсь в составе дорожных патрулей. Конечно, это однообразная и рутинная работа. Не нужно писать диссертации, чтобы останавливать людей, превышающих скорость или нарушающих правила дорожного движения какими-либо иными способами. Но зато она носит предсказуемый характер, и там меня никто не знает. Не знает, что я сделала или чего не сделала, и всё такое прочее. А даже если что-то мельком и слышали, то ещё ни разу ни один человек не посмотрел на меня так, чтобы мне захотелось тут же сбежать.

– Не около нуля. Гораздо больше. И ты это знаешь.

– Неважно. Я всё равно не планировала задерживаться здесь надолго.

Я просто хотела посетить суд, услышать, не откажется ли вдруг тот человек от своего признания вины, что мгновенно всё только усложнило бы и затянуло, узнать вердикт, увидеться в последний раз. Разобраться, смогу ли я позволить себе вернуться хоть когда-нибудь. Не сегодня и не завтра, а просто однажды. Но нет, всё это нереально. Этот город… Он никогда не примет меня вновь. Всюду будут осуждение, ненависть и ощущение преследования. Никто не обратится ко мне, чего бы это ни касалось. Даже в том случае, если увидит медведя близ своего дома или где-то на улице, а я буду единственной, кто продолжает работу в полицейском участке. Они всегда будут думать, что я знала. И так день за днём. Год за годом. Время ничего не изменит. Моя прежняя жизнь однозначно закончена. Хотя вообще-то это произошло уже шесть месяцев тому назад. Просто я думала, что, может быть, у меня получится. Но я не такая. А Олдридж да. Он как стал детективом, так и продолжает им оставаться. А меня взяли и выкинули. Будто я была чёртовой соучастницей. Ненавижу это. Ненавижу их всех. И его в том числе. Меня покрыли позором и грязью общественного мнения, а он даже не испачкался. Начальники вечно выходят сухими и чистенькими из всех передряг. Мне следовало бы это знать.

– Ты не… вернёшься?

После странной паузы он смотрит на меня с чем-то столь же непонятным во взгляде серо-зелёных глаз. Если бы я не видела его эмоциональную чёрствость каждый день на протяжении множества недель с утра до поздней ночи, а иногда и среди глубокой темноты, когда мы находили какие-то ниточки, то даже решила бы, что он реально переживает и небезразличен. Но я не куплюсь на это. С какой стати ему печься о бывшей подчинённой, которая была слепа и не замечала того, что не должна была упустить ни как коп, ни как обычная женщина, раз уж это творилось почти перед самым её носом? А может, в действительности мы всегда знаем, просто предпочитаем не замечать? Может, и я знала?

– Нет.

– Но почему?

– Да потому, что я чувствую вину. Я засыпаю с ней и просыпаюсь, – хотя это вряд ли близко к реальности. Я вообще почти не сплю. Без снотворных не выходит. А я боюсь на них подсесть, поэтому стараюсь не принимать их слишком часто. Это просто безнадёжность. Вся моя жизнь. – Я не смогу быть среди всех этих людей. Она внутри меня. Постоянно и ежечасно. Циркулирует по венам, словно яд…

Я умолкаю на полуслове, потому что это Олдридж. Потому что мы никогда не говорили по душам, и это вряд ли именно то, чего он хочет и ради чего затеял этот в некотором роде допрос. Он всегда такой безупречный, внутри и снаружи, что выражается в постоянно чистой и ухоженной одежде и умении излагать свои мысли ровно и без промедления, неоднократно проявляемом им во время пресс-конференций. Если я начну заикаться, задыхаться и сомневаться в том, чтобы что-то сказать, его терпения не хватит надолго. Ну и ладно. Я всё равно не собираюсь откровенничать. Пусть тогда он позволил мне войти в допросную, пусть, вероятно, знал, что я не смогу сдержаться, но всё равно не возразил ни слова, пусть не сразу оттащил меня прочь и позволил нанести удар арестованному между ног, а потом и по рёбрам, как только Гленн рухнул на пол, это не сделало нас близкими друзьями. Меня просто пожалели. Я всё ещё обескуражена этим. Всякий раз, когда позволяю себе задуматься об этом. Что почему-то бывает всё чаще и чаще. Зачастую мне просто нечего делать, кроме как размышлять и размышлять, и так снова и снова по кругу.

– Какого хрена ты её чувствуешь?

Он явно почти злится, но наконец отступает на несколько шагов, и ко мне возвращается способность дышать. Хотя я уже и не помню, когда в последний раз делала вдох полной грудью. Понятно, что определённо до всего этого, но вот в какой именно день и час? Ничего не помню. Так же, как и не понимаю, с чего вдруг вся эта свирепость. Хотя я никогда не понимала. Это осталось прежним.

– Просто чувствую, и всё.

– Ты не совершила ничего дурного. Это всё он, не ты. Так какого хрена тебя волнует, что они подумают? Здесь твой дом. Ты имеешь право тут находиться.

– Вы не поймёте. Вы не понимали этого тогда, не поймёте и сейчас.

– Я нарушил правила, позволил тебе войти к нему, даже будучи уверенным, что это плохая идея, вероятно, худшая на свете, и ты говоришь мне, что я не понимаю?

– Вам доводилось делить кров и постель с женщиной, которой вы сделали предложение, чтобы спустя время узнать, что мёртвый мужчина, чьё убийство вы расследуете, до самого своего конца был её любовником, а она именно тот человек, который виноват в его смерти?