Попробовал на вес рюкзак, мне сначала показался он не сильно тяжёлым, и я в рюкзак положил ещё тёплые портянки. Быстренько переоделся в охотничью одежду, она была очень тёплая и лёгкая. На ноги я надел ичиги со стельками из ветоши. Ветошь – это жёсткая трава, сбитая под размер стельки, которая поглощала влагу вспотевших ног и высыхала быстро, когда клали их на просушку возле костра. А ичиги – это очень лёгкая обувь, сшитая из толстой бычьей кожи, пропитанной нерпичьим жиром, покрашенная в чёрный цвет, и от них исходил специфический, но не отталкивающий запах. Чтобы ичиги не сваливались с ног, я завязал на щиколотках оборки. Оборки – это кожаные шнурки. Эту обувь носили почти все охотники, и не только они. Кстати, ичиги мне подарила моя бабушка, мать моего отца, Мария Прокопьевна, мать этого большого семейства, ныне покойная, которая прожила девяносто восемь лет, Царствие ей Небесное. В прошлом целительница, исцеляла людей травами, заговорами и даже вправляла вывихи, приезжали к ней даже издалека. Светлая ей память! А дедушку Никиту Сергеевича я даже не увидел, он умер в 1930 году, грамотный был, работал в поселковом совете. Царствие ему Небесное!

Написал записку родителям, так как они были на работе, а до каникул был разговор, что я пойду на охоту в хребет, к дяде в зимовье, а сестра была в школе. Закинул рюкзак, руки продел в лямки, попрыгал, подтянул лямки, рюкзак за плечами сидел как влитой. Когда выходил, встретилась младшая сестра с портфелем, она возвратилась из школы.

– Что так рано? И как закончила четверть? – спросил я.

– На отлично! А рано? Каникулы же, никто держать нас не стал. А ты на охоту?

– Да, маме с папой скажи, я в хребет к дяде.

– А в зимовье много охотников, тебе-то место будет?

– Будет, – ответил я.

– А сколько километров до зимовья?

– Пятнадцать.

– И охота тебе идти в такую даль.

– Что ты понимаешь? – закончил я диалог.

– Счастливо! – крикнула сестра.

– Счастливо оставаться!

Зацепил Сильву на поводок, чтобы не вернулась, так как могли спугнуть чужие собаки. Мы быстро пошли, так как надо было засветло прийти в зимовье. Дом наш стоял в рабочем посёлке, он назывался Леспромхоз, где отец и мать работали, в четырёх километрах от бабушкиного дома. В бабушкином доме жила семья дяди, это была деревня и называлась Иркилик, а идти в зимовье нужно было через деревню. Шёл мимо домов – из подворотни выскочила с лаем собака, и вся округа залилась собачьей какофонией. Сначала Сильва прильнула к ноге, как бы прячась за меня, а когда я прикрикнул на чужую собаку и сделал вид, что поднимаю камень с земли, собака развернулась и стала убегать, а Сильва со злобным лаем рванулась за ней, но поводок остановил её, на её спине шерсть встала дыбом.

– Ну молодец, молодец, – похвалил я и погладил по голове.

Собаки долго не успокаивались, кроме собачьего лая, слышалось гоготание домашних гусей, блеяние овец, мычание коров, куриное кудахтанье – одним словом, деревня жила своей жизнью. Жители деревни не показывали своего праздного любопытства, но почти все знали, где и что творится. Где догадывались, а где подсматривали и подслушивали, а где раздували из мухи слона. То, что сестра окончила четверть на отлично, я не сомневался, так как училась хорошо. Младше меня она на три года, в семье нас двое.

Но вот мы оказались уже в тайге, и Сильва меня вернула в реальность, дёргая поводок, требовала, чтобы её отпустили. Я отцепил поводок, и она рванула прямо вперёд по лесной дороге. Забегая то в лес, то на дорогу, что-то вынюхивала, выискивала. Выскакивая в поле зрения, убеждалась, что я иду, опять скрывалась из виду. Я снял рюкзак, достал ружьё, собрал, зарядил дробовым патроном, закинул ружьё на плечо и пошёл дальше. Чудесный запах лесных трав, сосен, елей, пихт – всего не перечислишь. Я бы сказал, что это воздушный бальзам. И хотелось дышать всё больше и больше. Рюкзак начал о себе напоминать, но мы уже прошли до ключа. Обычно на ключе останавливались и пили чай, но на чай у меня не было времени, так как ещё оставалось пройти около пяти километров. Но остановиться пришлось, снять рюкзак, немного освободиться, отдохнуть и привести себя в порядок. В ключе я набрал в кружку воды, но пить сразу не стал, так как вода была сильно холодной, а из бабушкиных наставлений помнил: когда распаренный, не пей холодную воду, немного остынь. Сильва, увидев, что я остановился, прибежала, вся такая улыбчивая, хвостом виляет и смотрит на рюкзак, чтобы я дал ей чего-нибудь вкусненького. Я достал два пирожка, и мы с удовольствием их начали кушать. Я даже не успел заметить, как она пирожок проглотила, я ещё только половинку пережёвывал, а Сильва сидела и смотрела, выпрашивая ещё чего-нибудь. – Но ты покушать не промах, посмотрим, как ты будешь искать белок, соболей, – добродушно проворчал я.

А она сидела и виляла хвостом, как будто понимала, о чём я говорю. Я дал ей ещё один пирожок, всё повторилось, как в первый раз. Доел свой пирожок, запил ключевой водой из кружки, вода была холодной, но вкусной.

– Но что-то мы засиделись с тобой.

Время уже было пять часов вечера, и я бы сказал, что уже немного устал. Быстренько накинул рюкзак, подогнал его, ружьё закинул на плечо, и пошли дальше. В прошлом году мне не пришлось быть в хребте в охотничий сезон. Правда, мы были с отцом в начале июня, приезжали за черемшой на велосипедах, так как летом ни на чём больше не проедешь, дорога очень плохая. А осенью в сентябре приезжали в кедрач за орехами.

Тишину разорвал лай моей Сильвы, недалеко от дороги она загнала белку на сосну. Если бы далеко от дороги было, я даже бы не пошёл, да и вечереть стало. Подходя к дереву, я увидел красную белку, она сидела в кроне, но её хорошо ещё было видно. Я прицелился и выстрелил из ружья, белка упала недалеко от дерева. Сильва подскочила, немного потрепала белку и бросила после моего предостерегающего окрика, так как могла испортить шкурку. Осмотрев белку, я повесил её на погон. Погон – это приспособление, чтобы носить добычу. А вообще, красная белка не вся красная, тёмно-оранжевые у неё только хвост и ушки, а шубка у неё светло-серая и очень красивая.

Редко попадается в тайге и считается хорошей приметой для того, кто её добыл в самом начале.

Но вот наконец-то я услышал далёкий собачий лай и удары по дереву топором – это охотники готовили дрова на ночлег, кто пилил, кто колол, у всех дело находилось. Я подозвал Сильву и взял на поводок, чтобы чужие собаки не покусали, так как Галка и Дозор знали Сильву хорошо. Метров сто пятьдесят до зимовья, собаки услышали нас и залаяли, некоторые даже побежали встречать нас. Я начал звать Галку и Дозора, собаки на зов прибежали и начали ласкаться, ставить лапы мне на грудь, пытались лизнуть лицо, при этом повизгивая. Сильва начала рваться с поводка, чтобы её отпустили, но я свою собачку отпускать с поводка не стал, так как могла случиться драка между собаками, а завтра надо идти на охоту, тут в первую очередь были бы мне нарекания. Пришёл я к зимовью уже затемно, перед зимовьем горел костёр, а на тагане висели вёдра, из которых валил пар, это варилась для собак похлёбка. Привязал Сильву к дереву и подошёл к охотникам, поздоровался с каждым за руку.

– Но как дошёл? Что нового? Мать с отцом отпустили? – начал спрашивать дядя Кеша, так звали моего дядьку.

– Дошёл нормально, родители отпустили.

– Но паря красную белку добыл – это к фарту, ты правда у брата отпросился? Мне-то вместе веселее будет охотиться, сам знаешь, в тайге одному опасно. Отец твой шею мне не намылит? – продолжал он.

– Да всё будет нормально, отпросился я, отпросился, – ответил я.

Мимо моей Сильвы ходили собаки и знакомились с новенькой, а Дозор и Галка подошли к ней и обнюхивались, порыкивая на чужих собак. Потом посыпались вопросы от других охотников:

– Ты где, паря, эту белку-то добыл, Саня?

– За ключом.

– Интересно, здесь по дороге уже всё повыхлёстывали, Кеха! Но теперь все соболя ваши будут, белочка-то фартовая, – продолжал диалог самый старый охотник – дядя Макар.