– Давненько такого ливня не было, – сказала она, передавая продукты маме. С её красно-оранжево-жёлтых афрокос, заплетённых в одну огромную толстую косу, похожую на креветку-переростка, капала вода. – Ещё и ветер поднялся… Мечтаю о душе.

– Мам, – вклинилась я, – тебе помочь?

– Нет, милая.

Она всегда отказывалась от помощи на кухне, отчего-то полагая, что я одним своим присутствием заставлю овощи криво нарезаться, суп – выкипеть, а мясо – подгореть. Пожав плечами, я достала из сумки телефон и забралась с ногами в единственное кресло, расположенное прямо возле окна. Рядом негромко гудел аквариум, булькало устройство для насыщения воды кислородом. Мама – с убранными под ободок влажными волосами, в мягком домашнем костюме фисташкового цвета и в носках, – деловито хозяйничала на кухне. Под шипение масла на сковороде и дробный стук ножа о доску я с наслаждением погрузилась в бесцельное перелистывание ленты, как жвачное животное, дорвавшееся до свежей травы.

Мимо несколько раз прошла Винус, которая хаотично блуждала по дому и никак не могла добраться до душа, обильно орошая пол капающей с косы и с джинсов водой. Вооружившись, наконец, чистым полотенцем, она сказала:

– Если тебе нечем заняться, можешь залезть на чердак. – Накинув полотенце на плечи, как шаль, она добавила: – Там куча наших с Тоби вещей.

– Я думала, ты всё выбросила.

– Что-то выбросила, что-то продала, а от чего-то стало жалко избавляться. Наверху чёрт ногу сломит, но, если покопаться, можно много интересного найти. Даже бабушкина швейная машинка есть! Вряд ли тебя заинтересуют книжки и кассеты, но старые фотки – отличный способ для шантажа. Просто пригрози продать их журналистам, и твой отец станет шёлковым.

Подмигнув, Винус удалилась в душ, а я от нечего делать пошла посмотреть на эти залежи гипотетического компромата.

3. Лестница на второй этаж страшно скрипела, и, поднимаясь, я мысленно прикинула, какое звуковое сопровождение ждёт меня ночью, особенно в грозу, когда дом начнёт скрипеть не только ступенями. Хорошо, что я не боялась темноты, странных звуков и прочих атрибутов стандартного фильма ужасов. Странно бояться таких банальных вещей. Отец, любитель мистики, частенько насмехался над моим чрезмерным, по его мнению, материализмом. «Однажды какой-нибудь призрак напугает тебе до чёртиков, и ты поймёшь, что в мире всё не так уж однозначно», – говорил он. Я просила показать мне хоть одного призрака, клятвенно обещая испугаться, но даже в старом доме бабушки с дедушкой вместо сверхъестественных явлений обитали лишь мыши да сверчки.

Я осторожно заглянула в одну из комнат и увидела отца, лежащего поперёк постели. Обувь он скинул и небрежно бросил у порога, мокрый джемпер повесил сушиться на спинку стула и теперь дремал, зарывшись лицом в чистые простыни и свесив с края кровати свои огромные ступни в чёрных носках. Из съехавших на затылок наушников орали «AC/DC», а голая спина размеренно вздымалась в такт спокойному дыханию спящего человека.

Мимолётное желание разбудить отца и попросить залезть на чердак вместе со мной исчезло так же быстро, как появилось.

Оставив его спать, я взобралась на чердак и оказалась в царстве пыли, ненужных вещей, льющегося в слуховое окно серого света и шороха ливня по ту сторону стен.

Чердак был столь плотно заставлен мебелью и коробками, что напоминал лабиринт, перемещаться по которому приходилось боком и с большой осторожностью. Единственный пятачок пустого пространства располагался прямо под слуховым окном, туда я и направилась, предварительно потянув за свисающий с балки шнур и засветив одинокую, тусклую от пыли лампу накаливания. Вещей было так много, что какое-то время я просто стояла в окружении покрытых простынями коробок, не зная, за что хвататься и как при этом избежать участи быть погребённой, если вдруг какая-нибудь потревоженная вешалка опрокинется, и всё остальное посыплется, как домино.

В деревянных ящиках лежали пластинки, каждая бережно завёрнутая в целлофан. Исполнителей я не знала и, без особого интереса перебрав пластинки, вернула простыню обратно на ящики. В одной из коробок обнаружилась батарея аудиокассет. На некоторых красовались надписи, сделанные не читаемым скачущим почерком Винус. В неустойчиво качающемся от каждого прикосновения шкафу лежал пропахший нафталином и ещё какой-то дрянью свёрнутый матрас. На комоде, ящики которого были битком забиты аккуратно сложенными брюками, блузками и прочими тряпками, стояла винтажная шкатулка. Я взяла её, тяжёлую и увесистую, повертела в руках и открыла дверцы. Внутри обнаружилась балерина, выкрашенная в нежно-розовый цвет и вытянувшаяся в арабеске. Заиграла музыка – «Танец феи Драже» Чайковского.

Захотелось швырнуть шкатулку в стену, но я сдержала свой порыв – вдруг она дорога Винус, как память. Поэтому я закрыла дверцы, открыла верхний ящик комода и запихала шкатулку туда.

Под деревянным столом с красивой резьбой я нашла кипу журналов, датированных 1993 и 1994 годами. Журналы были в таком плохом состоянии, что их давно стоило выбросить. А вот книги – несколько коробок – сохранились лучше: их, как и пластинки, заботливо закрыли целлофаном.

Я осторожно вытащила из шкафа матрас и разложила его под слуховым окном. Туда же я подтащила коробки с книгами и ещё одну – с фотоальбомами. Названия произведений были мне незнакомы. Наверное, что-то на языке умных. Мама неизменно требовала от меня увлечения глубокой серьёзной литературой – она-то в моём возрасте зачитывалась Маргарет Митчелл, Теодором Драйзером и Фёдором Достоевским. Скука смертная. Ей казалось, что стоит только открыть одну из этих книг, и мне станут доступны все тайны бытия. Я же не могла взять в толк, зачем мне издеваться над собой и пытаться казаться умнее, чем есть. Меня угнетали эти поиски глубинного смысла. Ведь ничего не изменится, если человек станет чуть умнее или чуть глупее.

Я вынула из коробки несколько детективов в мягких обложках, потом красивое издание «Хроник Нарнии», «Бесконечную историю», сборник сказок братьев Гримм с роскошными, зловещими иллюстрациями, том в переплёте под кожу благородного «королевского синего» цвета и несколько многостраничных кирпичей со звездолётами на корешках. Каждую книгу я перелистывала и откладывала рядом с собой на матрас. Я успела перебрать почти всю коробку, когда завибрировал телефон, оповещая о входящем сообщении: «Ужин готов, спускайся».

Уходить не хотелось. Несмотря на полную чужеродность всех этих вещей – незнакомые имена, незнакомые названия, незнакомая техника (в дальнем углу я приметила даже кассетный аудио-магнитофон), – на чердаке было… комфортно. Словно я очутилась в уютной колыбели. Можно будет постелить на матрас чистое бельё, добавить к сухим шершавым запахам немного свежести…

На ферме дедушки и бабушки, где я ежегодно проводила летние каникулы, царила похожая атмосфера уюта. По утрам пахло выпечкой и свежесрезанными цветами, а по вечерам монотонно бубнил телевизор, перед которым бабушка вязала бесконечные кружевные салфетки, а дедушка разгадывал кроссворды или читал статьи о сельском хозяйстве с подаренного мамой планшета. На чердаке стоял лишь старый диван да забитый книгами стеллаж. Я часами валялась на этом жёстком диване с выцветшей, местами разошедшейся обивкой, слушала музыку или смотрела ролики на YouTube, курила (дедушка дымил, как паровоз, поэтому бабушка была уверена, что сигаретами от меня несёт из-за него) и таращилась в потолок. Иногда я занимала кресло-качалку на веранде и читала свои «книжки-пустышки», как их называла мама, или просто наблюдала за тем, как по небу плывут облака. Именно на ферме я пересмотрела все старые видеокассеты отца. Он привёз их целый пакет, взяв с меня слово не позорить его перед родителями жены и не показывать им содержимое кассет. Разумеется, слово я не сдержала, и дедушка до сих пор припоминал разные смешные видео вроде того, на котором отец попытался пройтись на руках, но вместо этого под ишачий гогот друзей смачно плюхнулся в лужу и сломал очки.