48
От бабушки до Esther
баба́ля мальчик
тре́стень гу́бка
рукой саратовской в мыло уйду
сыры́м седе́ньем
ще́ниша ва́льги
кудрявый носик
платком обут —
капот в балах
скольжу трамваем
Владимирскую поперёк
посельницам
сыру́нду сваи
грубить татарину
в окно.
мы улицу
валу́нно ла́чим
и валенками набекрень
и жёлтая рука иначе
купается меж деревень.
шлён и студень
фарсится шляпой
лишь горсточка
лишь только три
лишь настеж балериной снята
и ту́кается у ветрин.
холодное бродяга брюхо
вздымается на костыли
резиновая старуха
а может быть павлин
а может быть
вот в этом доме
ба́баля очередо́м
канды́жится семью попами
соломенное ведро.
купальница
поёт карманы
из улицы
в прыщи дворов
надушенная
се́лью рябчика
распахивается
под перо —
и кажется
она Владимирская
садится у печеря́
серёжками —
– как будто за́ город
а сумочкою —
– на меня
шуро́ванная
так и катится
за ба́баля калеты́
репейником
простое платьеце
и ленточкою головы —
ПУСТЬ
– балабошит ба́бушка
БЕЛьгию и блены
пусть озирает до́хлая
ро́станную полынь
сердится кошечкой
около кота
вырвится вырвится
вырвится в лад
шубкою о́конью
ля́женьем в бунь
ма́ханьким пе́рсиком
вихрь таба́нь
а́льдера шишечка
ми́ндера буль
у́лька и фа́нька
и ситец и я.
ВСЁ
〈1925〉
49
Вью́шка смерть
ах вы се́ни мои се́ни
я ли гу́сями вяжу́
при́ходил ко мне Есе́нин
и четы́ре мужика́
и с чего́-бы это ра́доваться
ло́жкой стуча́ть
пошиве́ливая па́льцами
гру́сть да печа́ль
как ходи́ли мы ходи́ли
от поро́га в Кишинёв
проплева́ли три неде́ли
потеря́ли кошелёк
ты Серё́жа рукомо́йник
сары́нь и дуда́
разохо́тился по мо́йму
совсе́м не туда́
для тебя́ ли из корежё́ны
ору́жье шты́к
не тако́й ты Серё́жа
не тако́й уж ты́
по́й – ма́й
щё́ки ду́ли
скарлоти́ну перламу́тр
из за во́рота поду́ли
Váter Únser – Líeber Gótt
я пляса́ла сокола́ми
возле де́рева круго́м
ноги то́пали пляса́ли
возле де́рева круго́м
размога́й меня заты́ка
на кало́ше и ведре́
походи́-ка на заты́лке
мимо за́пертых двере́й
гу́ли пе́ли ха́лваду́
чири́кали до́ ночи́
на́ засеке до́лго ду́мал
кто́ поёт и бро́ви чи́нит
не по́ полу пе́рвая
залуди́ла пе́рьями
сперва́ чем то ду́дочны́м
вро́де как уха́бица́
полива́ла сы́пала
не ве́рила ле́бе́дя́ми́
зашу́хала кры́льями
зуба́ми зато́пала
с э́тако́го по ма́тери
с э́такого ку́барем
в обни́мку целу́ется́
в о́чи ва́лит бли́ньями
а лета́ми плю́й его́
до бе́лой доски́ и ся́дь
добреду́ до Клю́ева́
обра́тно заки́нуся́
просты́нкой за ро́дину
за ма́тушку ле́вую
у де́рева то́ненька́
за Ду́нькину пу́говку́
пожури́ла де́вица́
неве́ста сику́рая́
а Серё́жа де́ревце́м
на груди́ не кла́няется
на груди́ не кла́няется
не бу́кой не вечеро́м
посыпа́ет о́коло́
сперва́ чем то ду́дочны́м
14 января 1926
Даниил Хармс
Школа чинар е́й Взирь за́уми
50
Ваньки встаньки 〈I〉
волчица шла дорогаю
дорогаю манашенькой
и камушек не трогала
серебрянной косой
на шею деревянную
садились человечики
манистами накрашеннами
где-то высоко́.
никто бы и не кланялся
продуманно и холодно
никто бы не закидывал
на речку поплавок
я первый у коло́дица
нашёл её подохлую
и вечером до ку́зова
её не повалок
стонала только бабушка
да грядка пересто́нывала
заново еро́шила
капустных легушат
отцы мои запенелись
и дети непристойные
пускали на широкую
дорогу камыши
засни засни калачиком
за синей гололедицей
пруда хороший перепел
чугунный домовой
щека твоя плакучая
румянится цыганами
раскидывает порохом
(ленивую) войну
идут рубахи ры́жики
покрикивают улицу
веревку колокольную
ладошки синяки
а кукла перед ужином
сырому тесту молится
и долго перекалывает
зубы на косяк
я жду тебя не падаю
смотрю – не высыпаюся
из маминой коробочки
на ломаный сарай
обреж меня тапориком
клади меня в посудину
но больше не получится
дырявая роса —
ВСЁ
Даниил Хармс
4 февр. 1926 г.
