Будильник-то я завел, вот только не был уверен, что пойду. Гаджет опять завибрировал. И я быстро накрыл его подушкой, чтоб до спящего в пьяном умате деда не долетело ни звука. Как только он перестал звонить, я посмотрел на пропущенный: незнакомый номер.
«Даже по ночам звонят, суки», – подумал я, вспомнив всех раздражавших меня рекламщиков стоматологий и медицинских клиник, предлагавших огромную скидку. Когда я сказал, что мне и со скидкой денег не хватит, они предложили оформить рассрочку без процентов и переплат. Валька поржал, а мне до сих пор было обидно.
Я выключил уведомления у телефона совсем, смахнув последнее, которое мне пришло перед сном:
«Тренировка закончится в три. Ты же помнишь?»
«Помню. Лерчик, помню», – уже засыпая и отчаянно зевая, подумал я.
Глава 3
Школа – обшарпанное старое здание, пережившее, казалось, уже больше полувека, – стояла на окраине Северного Чертанова. Я здесь учился с первого класса, с первого класса слышал «цыганенок», упреки учителей и недовольства чужих родителей. Восемь лет терпения, компромиссов, уступок и растущего внутри недовольства, которого с каждым днем становилось все больше и больше. Внутри меня с каждым походом сюда роилось холодное, угрюмое отчаяние. Всегда хотелось развернуться и пойти прочь, но почему-то я шел прямо к кабинету математики под хищным, орлиным взглядом завуча, не рискнув свернуть с намеченной тропки.
– С бомжа свитер снял? – донеслось мне вслед от Димы Рябова, одноклассника. – Прикольный, но лучше верни, вдруг бездомный замерзнет.
Противный гогот долетел до ушей даже сквозь играющую в дешевых наушниках музыку. Я чавкал жвачкой, мелкими шагами двигаясь к кабинету, и правда желал игнорировать ненавистного Рябова, но он почему-то не отставал.
Вообще Димон редко двигался без свиты: вокруг него топтался и Тёма Логинов, известный подпевала, и Макар Данько – не так давно перешедший к нам из подмосковной школы. Рябов кооперировал вокруг себя людей: не только для того чтоб было с кем сходить в кино, но и чтобы травить неугодных. В неугодные я попал в первом классе, а за восемь лет так и не выбрался.
– Завидно? Могу бомжей показать, может, и себе шмоток найдешь, – парировал я, развернувшись. – Отвали, Рябов. Заебал.
Но Рябов не отваливал. Димон, сияя наглой мордой, преграждал мне путь к пока еще закрытому кабинету математики. Макар и Тёма, как два верных соратника, топали за своим предводителем. Они встали втроем.
– Цыганенок, а цыганенок, – проблеял Макар своим недавно сломанным, периодически срывающимся на девчачий писк голосом. – Сопрешь для нас золотишко на вокзале?
Я расплылся в улыбке.
– Иди говна пожуй, уродец. Пройти дайте.
Но Димон не отступал, а вместе с тем и его телохранители. Тёма хрустел костяшками пальцев так, будто меня должно было это испугать, но на самом деле вызывало только желание закатить глаза.
«Все равно зассыт ударить», – подумал я. Хотя драться не хотелось: мне сегодня Лерку после тренировки встречать и сиять фингалом, как фонарем, на всю улицу, было стремно. И Тёма реально зассал: разминал кулаки, хрустел суставами, но так и не рискнул меня ударить. Зато Димон попер вперед.
– Ты осмелел, цыганенок.
– Это ты зарвался, – пролаял я, сделав шаг вперед, якобы не испугавшись массивного Рябова. – Трое на одного! Честно, думаешь? Потому что сам ссыкло и один вообще ничего не можешь.
Валюха бы сказал, что у меня включился режим самоуничтожения: так перечить Рябову никто не смел. Даже те, на кого он не особенно нападал. Димон был выше меня на голову, шире в плечах: я от одних дешевых вареных овощей на рынке не прямо чтоб набирал в весе. Медсестра на школьном медосмотре сказала, что у меня дистрофия, и возле веса поставила знак вопроса. Мои ребра и правда можно было пересчитать через кожу, но мешковатые отцовские свитера, которые я носил, прятали все недостатки тощей фигурки.
– Охуел?! – взревел Димон и кинулся на меня. Лопатками я больно ударился об плитку возле кабинета информатики, что находился напротив нашего. Затылком, благо, не приложился: вовремя напряг шею.
Димон занес кулак, но он ввиду своих габаритов был неповоротливым и немножко неуклюжим, и я юркнул ему под руку. Мы поменялись местами, теперь Рябов стоял у стенки. Пока меня не схватили двое его подпевал, я кинулся на него. Лучшей защитой всегда оставалось нападение.
Мой тощий, слабенький кулак врезался в губу Димона прежде, чем я успел осознать произошедшее. Я, дохлый цыганенок, которого всегда лупили в мужском туалете, внезапно ударил первым.
Рябов взревел. Боковым зрением я уловил, что Макар и Тёма пытались кинуться ко мне, но он остановил их жестом. Боль пронзила левую скулу, за ней – уголок губ, и я грохнулся копчиком прямо на школьный старый линолеум. Димон навалился сверху, без разбора колошматя по моему лицу. Я закрывался, выставляя вперед локти, чтобы получить как можно меньше ссадин.
В один момент я чуть не подавился жвачкой, но вовремя запрятал ее под язык: жалко было, вкус яблочного орбита еще не исчез до конца. Но она уже становилась мягкой, не очень приятной консистенции. Задумавшись о жвачке, я настолько абстрагировался от драки, что очнулся только тогда, когда Димон с меня начал слезать.
– Понял, цыганенок? – рыкнул он. – Только сунься еще!
Взгляд чуть расплывался, во рту чувствовалась кровь, а ребра ныли. Но я быстро подскочил на ноги и незаметно вынул жвачку изо рта.
– Стой, Рябов! – окликнул я его и подбежал ближе. – Зря я на тебя залупился. Ты нормальный чувак…
Он ошалел было от моих слов, а я, улыбнувшись окровавленными губами, провел рукой по его волосам. У него были красивые волосы: чуть отросшие, спадавшие на виски и затылок в изящной стрижке. Оставляя прямо на макушке среди светло-русых прядей жвачку, я уже представлял, как вечером все его пакли сбреют под машинку.
Рябов отпихнул мою руку.
– Пошел ты, цыганенок, – он скривил пухлые губы. Все его лицо было большим, напоминавшим вареную, поплывшую от лишней воды картошку. – Не надо только в друзья набиваться.
– Ну что ты, – я осклабился, но попытался быстро превратить оскал в добродушную улыбку. – Куда уж мне.
Я подхватил с пола старый рюкзак. Бабуленция говорила, что с ним еще отец в одиннадцатый класс ходил. У него был оторван бегунок у молнии на внешнем маленьком кармане, стерт полностью рисунок, а по швам давно трещали широкие лямки. Я небрежно закинул его на одно плечо и направился к кабинету биологии.
Биологичка больше напоминал надзирателя в местах не столь отдаленных, нежели учителя высшей категории. Ей было около пятидесяти, лицо все давно покрылось морщинами и странными темными пятнышками. Когда она в очередной раз орала на нас, то изо рта вылетали капельки слюны, а желтоватые зубы с потемневшей эмалью то и дело угрожающе клацали.
Я никогда не сидел на уроках ближе третьей парты: меня пугала близость любых учителей, да и за вторыми и первыми обычно восседали девчонки-отличницы, лихо сносившие все учительские претензии.
– Убрали все с парт, лабораторная работа, – объявила она сходу, раздраконенной фурией влетев в побитый жизнью кабинет. Я как раз раскачивался на стуле и громко шваркнул ножками о линолеум.
– Царитов, не качайся на стуле! И вообще, иди на первую парту! Вот, как раз Васильева заболела!
Еле подавив стон, я нехотя поднялся и подцепил с парты засаленную тетрадку в синей обложке и учебник. Мне выдали самый потрепанный: лучшие расхватали до меня. Тетрадки по лабораторным работам не было, поэтому я вырвал листочек в клеточку прямо из середины тетради, наверху написал корявым почерком «Вадим Царитов, 8А» и посередине «Лабораторная работа».
– Изучение остроты зрения и слуха, – объявила тиранша-биологичка, а потом заскрипела мелом по доске. – Это тема. Записываем. Живо, не отнимайте у себя время.
– А когда уже лабораторная по теме размножения будет? – не удержался я, и Вовчик со второй парты гаденько захихикал. – Мы в какой форме будем ее проводить?