От искр занимается огонь, и Кейт тянется к нему озябшими руками, но из камина внезапно валит густой дым. Задыхаясь, она хватает чайник и выливает воду на огонь. Огонь тухнет, а внутри у нее все холодеет. Возможно, этот голос прав. Возможно, она действительно безнадежна.

Но ведь она уже зашла так далеко! Она точно справится. Теперь, когда дыхание выровнялось и она способна размышлять, становится ясно: что-то блокирует дымоход. К камину прислонена кочерга. Идеально. Встав на четвереньки, со слезящимися от дыма глазами, она просовывает кочергу в дымоход и чувствует, что та во что-то упирается, во что-то мягкое…

Она вскрикивает, когда сверху падает что-то темное и плотное, и вскрикивает еще раз, когда видит, что это птичий труп. Пепел дрожит на перьях оттенка бензина. Ворона. Она отшатывается, но блестящая бусинка глаза будто следит за ней. Кейт не любит птиц с их хлопающими крыльями и острыми клювами. Она избегает их с детства. На мгновение она чувствует обиду на двоюродную бабушку, что та жила – из всех мест Божьих на этой зеленой земле – именно в Кроус – Бек.

Но эта ворона не может причинить ей вреда. Она мертва. Нужно найти пакет, какую-нибудь газету или что-то такое, чтобы избавиться от трупа. Кейт уже в дверях, когда чувствует какое-то движение в комнате. Оглянувшись, она с ужасом видит, что птица взлетает, воскреснув, будто какой-то вороний Лазарь. Кейт открывает окно и неистово размахивает кочергой, пока ворона не вылетает наружу. Кейт захлопывает окно и выбегает из комнаты. Но даже в коридоре ее преследует звук клюва, стучащего по оконному стеклу.

Следуя за Отцом и Сесилом из столовой, Вайолет разгладила руками зеленое платье. Она почти ничего не съела, и не только потому, что миссис Киркби приготовила пирог с кроликом (Вайолет жевала, стараясь не думать о шелковых ушках и нежных розовых носиках). Отец сказал, чтобы она прошла с ним в гостиную после ужина. В гостиной, драпированной в угнетающе темную шотландскую клетку, Отец после ужина обычно наслаждался бокалом портвейна и тишиной, и только голова горного козла, подвешенная над камином, наблюдала за этим процессом. Женщинам вход в гостиную был запрещен (за исключением миссис Киркби, которая разожгла в камине совершенно не подходящий ко времени года огонь).

– Закрой дверь, – сказал Отец, когда они оба зашли в комнату. Выполняя приказ, Вайолет поймала сердитый взгляд Грэма, оставшегося в коридоре. Его ни разу не приглашали в гостиную. Хотя, возможно, это было к лучшему. Обернувшись к Отцу, Вайолет увидела, что его лицо приобрело пепельный оттенок, а это обычно свидетельствовало о серьезном недовольстве. У нее свело живот.

Отец подошел к барному столику – хрустальные графины поблескивали в свете камина. Он налил себе большой бокал портвейна и опустился в кресло. Кожа скрипнула, когда он положил ногу на ногу. Он не предложил ей сесть (хотя все равно второе кресло в комнате, суровое, с высокой прямой спинкой, стояло слишком близко к огню – и Сесилу, чтобы на нем сидеть).

– Вайолет, – сказал Отец, поморщив нос, будто ее имя чем-то раздражало его.

– Да, Отец? – Вайолет терпеть не могла, когда ее голос звучал так тонко. Она сглотнула, гадая, что она сделала не так. Обычно он беспокоился о ее воспитании, только когда рядом был Грэм. В остальное время он практически не обращал на нее внимания. Во второй раз за день она вспомнила случай с пчелами и вздрогнула.

Он наклонился раздуть огонь, и дунул так сильно, что бледный пепел посыпался на узорчатый турецкий ковер. Сесил взвизгнул, затем зарычал на Вайолет, полагая, что именно в ней причина недовольства хозяина. На виске у Отца запульсировала жилка. Он молчал так долго, что Вайолет начала думать, не стоит ли ей выскользнуть из гостиной, а он и не заметит.

– Нам необходимо поговорить о твоем поведении, – сказал он наконец.

Щеки Вайолет запылали от охватившей ее паники.

– Моем поведении?

– Да. Мисс Пул сказала мне, что ты… лазила по деревьям, – он выговорил последние два слова медленно и отчетливо, как будто не мог поверить, что вообще произносит их. – Оказывается, ты порвала юбку. Мне сказали, что ее… не заштопать.

Он уставился на огонь, нахмурившись.

Вайолет сцепила руки, которые уже были мокрыми от пота. Она даже не заметила, что ее шерстяная юбка порвалась – по всей длине, – пока няня Меткалф не понесла ее в стирку. В любом случае, юбка была старая, слишком длинная, с ужасно вычурными складками. Втайне она была рада избавиться от нее.

– Я… Мне жаль, Отец.

Он нахмурился сильнее, морщины изрезали лоб. Вайолет посмотрела в окно, забыв про задернутые шторы. Там в отчаянном поиске внешнего мира муха билась о ткань своим крошечным тельцем. Жужжание ее крыльев заполнило уши Вайолет, и она не расслышала, что еще сказал Отец.

– Что? – спросила она.

– Простите, Отец, я не расслышала.

– Простите, Отец, я не расслышала, – повторила Вайолет, все еще наблюдая за мухой.

– Я говорил, что у тебя есть последний шанс показать, что ты умеешь вести себя подобающим образом, как полагается моей дочери. Твой кузен Фредерик в следующем месяце приедет с фронта в отпуск и остановится у нас.

Отец сделал паузу, и Вайолет приготовилась к проповеди.

Отец часто рассказывал о своем участии в Великой войне. Каждый ноябрь он заставлял Грэма полировать его медали – в преддверии Дня перемирия, когда он выстраивал всех домочадцев в парадной зале на минуту молчания. После минуты молчания он произносил одну и ту же речь о доблести и самопожертвовании, которая, казалось, с каждым годом становится все длиннее.

– Ничего он не знает о настоящих сражениях, – услышала однажды Вайолет недовольное бурчание садовника Динсдейла, обращенное к миссис Киркби после особенно долгой речи. – Готов поспорить, он провел большую часть времени в офицерской столовой с бутылкой портвейна.

Когда в 1939 году снова объявили войну, Отец чуть ли не ликовал. Он немедленно отправил Вайолет и Грэма собирать шишки с конских каштанов, которые росли вдоль подъездной дороги. Круглые, блестящие, словно рубины, семена были якобы нужны для производства бомб, которые должны были взорваться по всей Германии и «отправить фрицев на тот свет». Грэм собрал несколько сотен шишек, но Вайолет не могла смириться с мыслью, что такие прекрасные семена закончат свою жизнь так плачевно. Поэтому она тайком закопала их в саду, надеясь, что они прорастут. К счастью, вскоре Отец потерял военный энтузиазм – от призыва на фронт его удерживало больное колено и «забота о поместье» – и забыл о выданном задании.

Но сегодня никакой проповеди на тему войны не последовало.

– Я жду, что пока здесь будет Фредерик, ты будешь вести себя наилучшим образом, – продолжил Отец вместо этого. Вайолет такое продолжение показалось очень странным. Она не могла припомнить, чтобы при ней упоминали кузена Фредерика – и вообще какого-либо кузена, если на то пошло. Отец никогда не заговаривал о родственниках – в том числе и о своих родителях и старшем брате, которые погибли в результате несчастного случая еще до того, как она родилась. Эта тема тоже была под запретом: однажды, спросив об этом, она получила три увесистых удара по руке. – Считай это… проверкой. Если ты не сможешь вести себя подобающим образом во время его визита, тогда… я буду вынужден отослать тебя отсюда. Ради твоего собственного блага.

– Отослать?

– В пансион. Ты должна научиться приличным манерам, чтобы у тебя был хоть какой-то шанс на хороший союз. Если ты не сможешь показать мне, что умеешь держать себя как надлежит юной леди, есть несколько учреждений, которые могут справиться с такой задачей. И где не позволят бегать по окрестностям, собирать грязные листья и ветки и прочее, подобно какой-то дикарке. – Он понизил голос. – Возможно, там они смогут что-то сделать, чтобы ты не стала такой же, как… она.