– Это имя мне знакомо, – произносит папа, поджав губы.

– Я хочу услышать ответ, почему пятнадцать лет назад вы бросили своего друга, прибрав к рукам его бизнес. Так же вы отобрали у его семьи все, в том числе дом, деньги, выгнали на улицу.

– Николай вложил все деньги в ненадежный проект, занял у меня на его развитие, он все потерял. В этом только его вина, – пытается оправдаться папа. Я перевожу взгляд с отца на мужа, начиная догадываться, кто перед нами, – Какое отношение к Нефедову имеешь ты?

– Я – сын Николая Нефедова и я был в том кабинете, когда мой отец покончил собой. Выстрелил себе в висок на глазах у сына.

Я охаю, прикрыв ладонью рот, мама рядом тоже становится такой же белой как отец.

– У вас разные фамилии, – с шумом выдыхая, говорит папа.

– У меня фамилия матери, – тут же отзывается Артем.

– Но мы все проверяли! – ударяет ладонью по столу папа, – Нигде не было сказано, что ты сын Николая, а твоя мать его вдова!

– Владимир Борисович, вам не кажется, что если бы я решил наказать вас за смерть отца, то первым делом не пришел бы и не рассказал вам все, как есть?

– Почему нет? – удивляется папа, – Я не виноват в смерти Николая, он сам доверился не тем людям.

– Да что вы говорите? – зло ухмыляется Артем, – А имя Сергея Валентиновича Агафонова вам тоже ничего не напоминает? – издевательски произносит мой муж.

– Это мой заместитель.

– И по чьему приказу ваш заместитель скупал все активы по самой дешевой цене, переводил все на подставные фирмы и тем самым просто ограбил моего отца?

– Не было такого! – тут же привстает в кресле отец.

– Вот, здесь все документы, – швыряет папку, которую принес с собой Артем на стол к отцу, – Завтра мои юристы, точнее уже сегодня, запускают процесс банкротства вашей компании. На данный момент у меня 55% ваших акций, часть которых вы сами вчера мне так добросердечно подарили. У вас больше нет ни копейки, Владимир Борисович. Завтра вы должны будете отдать акционерам суммы, что они потребуют, а значит, у вас больше нет счетов, больше нет этого дома. Я уничтожу вас, Владимир Борисович, вас и вашу семью, как вы расправились с моей, – в голосе Артема столько злости, что мне становится плохо. «Как это у нас нет ничего?!»

– Ты не сможешь сделать все это, – говорит папа и Артем усмехается, разглядывая побелевшее лицо папы и желваки, которые нервно ходят на шее.

– Я уже сделал, я – отомстил, – встает с кресла Артем и идет к двери, – Кстати, ваша дочь провела со мной ночь, теперь вам придется потрудиться, чтобы продать подороже подпорченный товар. Да и кто возьмет ее без денег, – бросает взгляд на меня Артем. Мне неприятно, мне больно, но я ни за что не покажу этому чудовищу насколько.

– Ах ты, щенок! – вдруг кидается папа из-за своего стола на Артема.

Мы с мамой визжим, шарахаясь в сторону от сцепившихся мужчин. Артем явно сильнее, выше и шире отца в плечах. Быстро заводит руки папы за спину, заставляя того упасть перед Артемом на колени. Наклоняется и шипит ему в лицо:

– Ты проиграл, Смирнов, будь мужчиной, пусти себе пулю в твою дерьмовую голову, – Артем выпрямляется и выходит из кабинета, громко хлопнув дверью.

– Папа! – бросаюсь я к отцу, обнимаю за шею, реву, тыкаясь в грудь.

– Подожди, котенок, нечем дышать, – пытается сказать отец, и я отстраняюсь, вглядываясь в лицо. Губы у папы синие, дыхание частое и поверхностное.

– Володя! – мама тоже пытается помочь встать отцу, но тот вдруг сгибается с тихим стоном, полным боли.

– Маша, – выдыхает папа и падает на пол, делая последний вздох.

Мы с мамой стоим в оцепенении несколько секунд, пока я не падаю перед отцом на колени и начинаю расстегивать его рубашку:

– Мама, скорую! – кричу ей, и она оживает, кидается к столу, набирает телефон скорой пытаясь попасть дрожащими пальцами в цифры.

Разрываю рубашку отцу, так как нет времени, срываю галстук. Кладу его на спину и начинаю делать искусственное дыхание. Мои ладошки слишком маленькие, отец для меня крупный, но я упорно пытаюсь давить на грудь. Вспоминаю, чему нас учили в школе, применяю все свои знания. Чувствую, что не дотягиваю.

– Мама, позови кого-нибудь из охраны, – кричу ей, и она срывается, выбегает в коридор, зовет на помощь.

Через секунду комната наполняется людьми, пара охранников отца отстраняют меня от тела и начинают сами, дружно работать руками. Сколько времени прошло, мы должны успеть, мы спасем папу, без него у нас ничего не получится. В нашей семье всегда все решал и делал папа.

Скорая приезжает, когда уже поздно, слишком много времени прошло. Вадим, один из охранников закрывает ладонью раскрытые глаза отца.

– Все, – говорит он и меня срывает, я падаю в пропасть с диким криком.

Бросаюсь на колени рядом с папой и плачу, трогаю его руки, лицо.

– Папа, папа, – кричу я, пытаясь поднять его, заставить встать.

Чьи-то руки подхватывают меня, оттаскивают, я сопротивляюсь и даже не чувствую, как в вену входит тонкая игла. Все начинает кружиться и превращаться в один сплошной черный туман, а потом ничего, пустота. Лишь одна мысль всплывает в конце, а точнее издевательский голос моего мужа: Я – отомстил.

Как часто человек пытается оттолкнуть от себя горе? Забить голову другими мыслями, отвлечься работой, чтобы просто не сойти с ума, не пустить чудовищную боль прямо в сердце. Она там может поселиться, начать сжигать изнутри, сделать невыносимой твою жизнь. Ты словно тень, кружишь над собой, смотришь словно через какой-то вакуум на все и отводишь взгляд. Тебя ничего не удивляет, ничего не трогает. Проходят дни, которые ты не замечаешь, вокруг тебя люди, которые ничего не значат. Словно тебя нет, чувств нет, слов и звука. Ты уже охотно подставляешь руку для очередного укола, смотришь на тонкую иглу, что входит под кожу. Ждешь этого, так как после ничего не чувствуешь. Даже нет никаких снов. Встаешь только в туалет и со страхом отшатываешься от зеркала в ванной, откуда на тебя смотрит пугающе бледная девушка с темными провалами вместо глаз. Возвращаешься на кровать и снова ждешь, только вот знать бы, что так упорно ждешь.

Я лежу у себя в комнате на кровати и смотрю на поднятую руку. Такая тонкая изящная кисть с голубыми прожилками вен. Кисть скрипачки, музыканта, с коротко обрезанными маленькими ноготками. Да и сами пальчики маленькие, хрупкие, любуюсь ими, а в голове пустота. Папа всегда мечтал, что я стану великим музыкантом, я его понимаю, кто из родителей не хочет видеть талант в своем ребенке. Я была талантлива, как говорили учителя, я растворялась и жила в музыке, но не сейчас. Сейчас я ее не слышу, ни в себе, ни в ком-то другом. Я вообще мало, что слышу.

Ко мне иногда в комнату заходят какие-то люди, что-то спрашивают, но я молчу, просто лежу и смотрю в потолок или, как сейчас, на свою кисть. Я двигаю рукой, плавно сгибая руку, слежу, как меняется отражение яркого света, когда сдвигаю пальцы.

В комнату кто-то заходит и рядом со мной проминается кровать. Руки мамы опускаются на мои волосы и чуть поглаживают.

– Рита, я понимаю, тебе сложно, но нужно встать и пойти. Потом ты будешь жалеть, что не проводила папу, – мама говорит тихо, и я резко сжимаю руку в кулачок.

Мир вокруг меня вращается, мелькают картинки, становясь черными. Все, как в черно-белом кино: дождь, мокрая земля с глиной, могила. Я подхожу, целую отца в холодный лоб, смотрю в родное лицо, которое узнаю с трудом. Цепляюсь за бортики из полированного красного дерева и замечаю обручальное кольцо с бриллиантом на своей руке. Резко отстраняюсь, сдергиваю с пальца драгоценность и размахиваюсь, бросаю в могилу. Яркая искорка исчезает в темноте, растворяясь и не оставляя следа. Теперь я даю обещание, теперь моя очередь шептать клятвы, все возвращается Нефедов-Рязанцев, все вернется.

На следующий день после похорон папы, нас с мамой посетил нотариус, чтобы ознакомить с завещанием. Мне было непривычно сидеть в папином кабинете и видеть в его кресле чужого человека, это казалось чуть ли не кощунством к памяти отца.