Потом места в зале занимать пошли. Правда, путь долгим оказался. Пётр Ильич со многими раскланивался, а то и словом обмолвиться останавливался, но в конце концов добрались до своих мест и, как говорится, угнездились.

Конечно, Василий за три месяца, что в консерватории работал, все помещения обошёл (и по работе необходимо было, да и так интересно) – ведь здание старинное, с большой историей. Но на концертах в Большом зале ещё ни разу не был, так как у Маши принципы обучения от отцовских отличались. Ходили только два раза в Малый зал на фортепианные концерты.

Посадили Василия почему-то между Петром Ильичом и Машей. По правде говоря, Васе всё равно было, с кем сидеть, главное, что Маша рядом, а остальное не важно.

Было и прекрасное вступительное слово, и аплодисменты; потом музыка полилась, и Вася так в неё погрузился, что мыслей вообще никаких не стало, только ощущал себя как малую частицу, существующую внутри океана музыки; даже не сразу в себя пришёл, когда антракт объявили.

В антракте подошла Машина подруга и говорит:

– Слушала я Бэлзу и ничего не поняла, о чём он рассказывал.

– Деточка, разве ты в программке не читала, что вступительное слово на французском языке будет, кто не владеет, для тех наушники и синхронный перевод предлагаются.

– Всё-то вы шутите, Пётр Ильич, а я серьёзно говорю, и слушала я внимательно.

– Шучу я, потому что судьба у меня такой; это человек с Кавказа так говорит, потому что русский язык плохо знает.

Светка обиделась:

– Шутку понять могу, не такая тупая.

Пётр Ильич продолжил уже серьёзно:

– Света, когда ты музыку слушала, у тебя проблем с восприятием не было?

– С музыкой не было.

– Вот и хорошо, значит, хоть и непонятные слова были, а своё дело сделали. Шестая симфония Чайковского – вещь непростая для восприятия. Самое главное – Святослав Бэлза своими словами, пусть для тебя и туманными, атмосферу создал, и ты смогла музыку ощутить и понять.

Вася же сидел и задавал себе вопрос: почему же он всё понял, что Бэлза рассказывал? Музыку же не только в звуках, но и в видениях ощущал, как зарождение Вселенной: что-то разворачивалось, сжималось, приходило, множилось, исчезало, правда, цвета были только белый и чёрный; и всё как будто наперёд знал, и новый ещё не прозвучавший звук предугадывал. А последняя часть для него прологом в новую жизнь прозвучала, более светлую, чем нынешняя.

После же слов Петра Ильича понял, что это и рассказ Бэлзы, и Михаил Плетнёв со своим замечательным оркестром, и Пётр Ильич с Машей взяли его под руки и из ямки, где он находился, на горочку подняли; и с этой горочки он всё понял, увидел и осознал. Без них ничего бы с ним такого не случилось, может, и рассказ не понял бы, как Светка, а уж музыку точно в движении не увидел бы, один раз с ним такое и было.

Подумал, что это происходит с человеком, когда другой с ним своим знанием, умением поделиться хочет и щедростью своей души поднимает в выси, до которых сам он ещё не дорос.

И теперь опытом проверено – объединённые усилия урожай богаче приносят.

Два года минуло с тех пор, как Василий в Москву перебрался. Год в институте отучился. Летом, после экзаменов, в деревню приехал – и проведать, и по хозяйству помочь.

Клавдия материнским глазом заметила, что её Васечка не такой, как раньше. Стал задумчивый, рассеянный, говорит невпопад, постоянно в облаках витает или в своём блокноте зарисовки делает.

Через две недели случай представился с сыном по душам поговорить. Вася захотел её портрет написать. Клавдия по такому случаю и прическу сделала, благо волосами природа её щедро наградила, и новое платье надела, сине-голубое – в цвет глазам.

Сын посмотрел, вздохнул и говорит:

– У меня такая красота, как ты в жизни, не получится. Нарисую, как смогу, не взыщи.

– Вася, а разговаривать, когда ты рисуешь, можно?

– Почему нет, если тебе хочется, пожалуйста, только художнику во время работы диалог поддерживать трудно – здесь или работай, или языком мели.

– Тогда лучше вечером за чаем поговорим, – и застыла, только улыбку на губах и смех в глазах оставила.

Вася целиком в работу погрузился – одни короткие цепкие взгляды на мать бросал. Портрет писался быстро – работал Вася крупными мазками, в стиле импрессионистов, когда настроение на холст передать надо.

Клавдия заметила, что после такой работы сына отпускает – становится он опять близким ей человеком, без тайных уголков в душе.

Вечером стол был накрыт, отужинали. После еды Клавдия с разговором и подступила.

– Очень ты, сынок, изменился в Москве; не о внешнем я говорю – на тело и лицо ещё краше стал, возмужал; но чувствую – что-то грызет и гложет тебя изнутри. Вспомни, когда вместе жили, все обиды и горести друг другу несли. Поговоришь с родным человеком, и сразу легче становится. Может, и сейчас есть что рассказать? Поделись, плохо на сердце груз тяжёлый одному нести, вдвоём всегда легче выходит.

– Думал, не заметишь ничего. – Василий, как раньше бывало, всё матери и выложил: о жизни в столице, об учёбе в институте; о том, что Анна Степановна с поступлением в архитектурный здорово помогла – натаскала, чтобы экзамены сдать; но потом всё равно многое догонять пришлось и на собственные ноги твёрдо становиться.

– Всё это хорошо, сынок, но ведь не трудности тебя тревожат и изнутри точат.

– Машка мне покоя не даёт, – не выдержал Василий. – Постоянно о ней думаю. Первый год не разлей вода были, каждый день вместе, а в этом году – раз в неделю пересекаемся, да и то больше на культурно-развлекательных мероприятиях. Я по ней с ума схожу, а она холодная, как льдинка. Голову сломал, не знаю, что делать.

– А ты предложение руки и сердца сделай. С ней не говори ни о чём, а сразу к родителям иди, как в старину. Потому как, если откажет, то Петру Ильичу и Анне Степановне ничего объяснять не придётся. Поверь, и тебе легче станет. Неопределённость женщину надеждой утешит может, а для мужчины она разрушительна. Узнаешь ответ: если «да» – то, как говорится, и за свадебку; ну а если «нет» – тогда решишь: или ждать и добиваться, или забыть и вперёд к новой жизни поворачивать. Отказ Василисы ты пережил потому, что мысли свои перенаправил на работу, и здесь так же поступить сможешь. Второй раз легче бывает, а может, тяжелее, я не знаю…

– Нет, чувство к Маше у меня другое, чем то, что я к Василисе испытывал. Там дружба и привязанность первую скрипку играли, а без Маши мне дышать трудно – лицо её повсюду вижу, даже голос слышится. Совсем я пропал.

Однако Клавдия заметила, что сын после разговора приободрился, наверное, решение принял, но допытываться не стала, а вознамерилась материнскую любовь делом доказать – сшить сыну костюм, в котором не стыдно предложение делать хоть и королевской особе. И ведь сшила.

Смокинг Васе шёл. Правда, с его фигурой и лицом ему всё подходило. Но Клавдия на свой материнский и любящий глаз надеяться не стала, а нас с Дмитрием пригласила новый наряд оценить, мужским взглядом, так сказать. Мы тоже засомневались – подготовка у нас по этой части не та, чтобы экспертную оценку давать, но конструктивное предложение внесли – посоветоваться с Бабой Агапой. Она уж точно придумает, что надо делать, чтобы понять, кто их них кого достоин: Вася – костюм или костюм – Васю. Но Агапа без шуток посоветовала консилиум созвать, чтобы оценка была профессиональной и разносторонней; и самый главный вопрос определила: устоит девица, хоть и принцесса, перед парнем, в такой костюм одетым, или у неё сразу ножки подкосятся; и успеет ли Вася в таком костюме её подхватить и от падения на пол уберечь, в общем, спасти. Ну а дальше сами знаете, как в русских сказках – если деву спас, она уж точно не отвертится, замуж пойдёт, потому как другой дороги для неё нет.