– Хорошо. Идем.

Удача, которая благоволила им, когда они вышли из аптечной лавки, похоже, покинула их теперь, когда они вышли из переулка и двинулись по другой дороге, следуя указаниям Мвонго. Экон взглянул на небо и заметил, что тучи возвращаются – тяжелые и раздувшиеся, – явно надвигался ливень. Он надеялся, что к моменту его начала они уже доберутся до телеги. Мысль о том, что он покинет Лкоссу среди мешков с дерьмом, была ему совсем не по душе, но, если благодаря этому им удастся выбраться, он готов смириться. Это на один шаг приблизит их к Коффи, к тому, чтобы ее спасти.

Мы идем, Коффи. Держись.

Мвонго взглянул налево и направо, а потом показал в сторону одной из рыночных улиц. Она была забита пустующими торговыми палатками, а вот людей там не было. Экон вдохнул запах сена и навоза. На земле валялись куриные перья и несколько разбитых яиц. Днем здесь явно торговали скотом. Экон наморщил нос. В нескольких метрах он заметил стоящую посреди дороги повозку. Мвонго тоже ее увидел и вдохнул сквозь стиснутые зубы.

– Старый дурак, наверное, отошел напоить мула, – сказал он, покачав головой. – Подождите тут, я его найду.

Нахмурившись, Экон посмотрел вслед Мвонго, который завернул за угол и исчез. Тэмба сбросила со спины мешок и воспользовалась минутой отдыха, чтобы прислониться к стене. Раньше его впечатлила ее скорость, но теперь он видел, чего это стоило: она выглядела крайне уставшей.

– Не переживай за меня. – Она взмахнула рукой, заметив его взгляд. – Я переведу дыхание, когда заберемся в повозку.

Экон снова посмотрел на телегу, стоявшую посреди дороги. Из-за сгустившихся облаков лунного света почти не было, так что различить детали издали было невозможно. Прищурившись, он шагнул ближе.

– Экон?

Из-за его плеча донесся шепот Тэмбы, но Экон не стал оглядываться и подошел еще ближе к повозке. Теперь он понял, что изначально привлекло его внимание: в ней ничего не лежало. Он не помнил, что сказал Мвонго – телега собирает навоз или развозит его? Он медленно обошел телегу, держась примерно в метре от нее. Сердце быстрее забилось в груди, когда он различил детали – то, чего издали было не разглядеть. Древесина промокла, словно телега простояла здесь уже некоторое время, а не несколько минут. Металлические оглобли заржавели, доски потрескались. Опустив взгляд, он заметил, что у одного из колес сломана ступица[3]. Эту телегу не использовали несколько недель, а может, и дольше. Экон поднял взгляд, ощущая, как ужас тяжелым камнем упал ему на сердце.

– Тэмба! – крикнул он. – Беги, это…

Слова застряли в горле, когда он увидел, как за спиной Тэмбы на улице появляются еще люди – с кинжалами-ханджари на поясах. У него пересохло во рту, когда он заметил рядом еще одного человека. Мвонго. Он посмотрел Экону в глаза и пожал плечами:

– Прости, парень.

Не говоря ни слова, Экон поднял взгляд и увидел Сынов Шести.

Думаю, мама – полубог.

У меня, конечно, нет никаких убедительных доказательств – только отдельные ниточки, которые сверкают золотом, если посветить на них под правильным углом. Иногда, когда мне скучно, я наблюдаю за мамой издалека и представляю, будто она – давно потерянная дочь Амакойи, богини воды, у которой торс женщины и зеленый чешуйчатый хвост вместо ног. В другие дни, когда мама выходит из себя, я воображаю, будто она на самом деле дочь бога Тиембу, повелителя великих западных пустынь.

Сегодня мама несет на голове глиняный кувшин с длинным узким горлышком и толстыми ручками по бокам, похожий на женщину с руками на поясе. В это время дня жара удушающая, у мамы на лбу собираются маленькие капельки пота, они блестят на ее темно-коричневой коже, но мама все равно двигается, как опытный танцор, гибко и текуче. Заметив, что я за ней наблюдаю, она улыбается:

– Все в порядке, Бинти?

Я собираюсь кивнуть, но тут же спохватываюсь. Я ведь тоже пытаюсь удержать на голове кувшин. Он меньше, чем у мамы, но нести его так же сложно. Я осторожно ускоряю шаг, чтобы идти не следом за ней, а рядом, а потом подстраиваюсь, чтобы шагать в такт. Голову прямо, плечи назад.

Я хочу быть как она.

Ноздри заполняет запах свежих фруктов – мы идем дальше, по улицам Кази, маленького жилого района, выделенного для сборщиков урожая и рабочих. Здесь живут бедняки – но это заметно только опытному взгляду. На углу одной из запыленных улиц, мимо которого мы проходим, молодой мужчина продает варенье и маринованные овощи, но только по-настоящему внимательный человек заметит щербинки на некоторых банках. Женщины разного возраста сидят на обочине и болтают. Некоторые из них продают дешевые вещицы и еду, другие держат между коленями извивающихся детей, расчесывая, закручивая и заплетая волосы во всевозможные прически. Здесь, в Кази, хорошие плетельщики причесок, но лучшие работают на рынке.

Мне нравится рынок.

Когда мы доходим до границы района Кази, воздух меняется. Мы вливаемся в поток людей, которые направляются к центру города. Лкосса никогда не будет такой, как прежде, до Разрыва, но это по-прежнему центр экономики и торговли для всего востока. Я вдыхаю и на этот раз не просто ощущаю смесь запахов приправ, сложенных в мешки в лавках. Я буквально чувствую вкус тмина, иры[4] и черного кардамона. Мы следуем естественному течению толпы, пока оно не выносит нас к самому сердцу рынка. Здесь множество людей – фермеры, горшечники, купцы, – и продают они все, что угодно. Здешний шум – как особая песня, хор возгласов, смеха. Жизни.

Мы пробираемся мимо лавок, пока не достигаем городских колодцев. К ним выстроились очереди – все ждут возможности набрать воды. Мама тихо вздыхает.

– Много времени не понадобится, – обещает она. – Скоро мы уйдем отсюда. – Изящным движением она стирает ладонью пот со лба, и я замечаю браслет на ее руке. На самом деле браслет — это громко сказано. Он не красив – дешевое серебро, из которого он сделан, потемнело, края выдают грубую отливку, но я понимаю – она носит его не ради красоты. Мамин браслет – не украшение, а способ идентификации. Такие, как она, дараджа, должны носить его всегда. В такие моменты, когда смотрю на мамин браслет, я вспоминаю, что она вовсе не полубог. Ее смертность – часть ее, как крылья – часть ласточки. В ней есть что-то, полностью принадлежащее этому миру, приземленное. И я за это благодарна. Представить не могу, какой бы была моя жизнь без нее.

Я не сразу ощущаю обращенный на меня взгляд – это похоже на то, как ощущаешь жука, ползущего по руке или шее, – но, повернувшись, вижу их: три девочки примерно моего возраста наблюдают за мной. Их лица непроницаемы, и чем дольше они на меня смотрят, тем менее комфортно я себя ощущаю. Мне хочется осмотреть себя, чтобы понять, что же они рассматривают, но кувшин по-прежнему у меня на голове. Может, у меня пятно на одежде или кусок коровьей лепешки пристал к ноге?

Сердце сбивается с ритма, когда через некоторое время одна из девочек шагает в мою сторону. Она подходит ближе, и я понимаю, что она не сильно старше меня. И все же что-то в ее походке заставляет меня смутиться и почувствовать себя младше. Кожа у нее на тон светлее моей, а короткие рыже-коричневые волосы заплетены во множество узелков-банту, расположенных идеально симметрично. Видно, что этой девочке волосы заплетают не в районе Кази. Она не бедная.

– Сколько тебе лет? – Она останавливается передо мной и бесцеремонно задает вопрос. Выражение ее лица сложно понять.

– Пятнадцать. – Похоже, этот вопрос – проверка, смысла которой я не понимаю. Проходит несколько секунд, девочка окидывает меня взглядом.

– Откуда у тебя это платье? – спрашивает она.

Я так удивлена, что едва не забываю о кувшине и пытаюсь опустить взгляд. Платье на мне – выцветшее, бледно-фиолетовое, а по краю я вышила мелкие цветы. Я и не думала, что оно заслуживает внимания.