– Ты тут прямо-таки вылез из своей раковины, Уайлдер. Кажется, такая жизнь идет тебе на пользу.

– Так и есть.

Мое сердце колотится в груди, но я выжидаю. Нельзя торопить отца. Никогда. Я пытался.

– Это еще и неплохое вложение. Дядя Вернон получал с коттеджа приличный доход. Так что мы подумали… – отец кладет свою огромную горячую ладонь мне на плечо, – что мы могли бы оставить его. Не продавать. Ты бы мог приезжать сюда каждый июль. В остальное время мы бы его сдавали. Что думаешь?

Мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Так что я просто крепко его обнимаю.

А потом со всех ног уношусь вниз по дороге, чтобы рассказать друзьям.

Не успеваю моргнуть, как наступает последний день. Мы, как всегда, проводим его у моря. Но когда Нат начинает разводить огонь на берегу, я заявляю:

– Надоели мне эти костры на пляже.

На самом деле я хочу посидеть у огня, но меня просто корежит от мысли, что этот костер – последний. Харпер и Нат смотрят на меня, и я вижу, что они понимают. От этого почему-то еще хуже.

– Ну правда, скучно, – тяну я и отворачиваюсь в сторону. А потом упираюсь глазами в землю. – Извините.

Холодная ладонь Харпер ложится на мое сгоревшее плечо.

– Пойдем тогда на луг?

– Да! – поддерживает ее Нат. – Я тоже устал от пляжа.

Как же я люблю их обоих.

Под деревьями прохладно и зелено; пока мы идем по роще, тени и солнечные лучи наперегонки бегают по нашим лицам.

На лугу ужасно красиво. Желтые рудбекии выглядывают из высокой травы, колышущейся от вечернего бриза. Вокруг летают бабочки, а в зарослях на пляже поют птицы. Щегол, кукушка, – повторяю про себя, вспоминая свой первый день. Тогда я еще не знал названий этих птиц и цветов.

Хотя одна вещь не изменилась. Меня по-прежнему тошнило от этого места. Стоит только присесть на траву, голосок в моей голове подсказывает: нет, не здесь. Но я не хочу ничего говорить – на наши любимые места сегодня лучше не смотреть. Пусть грустные воспоминания останутся здесь, где мне не нравится.

Харпер сидит на бревне и извлекает из сумки бутылку «Гавана Клаб». Ее родители совсем не следят за своим баром. А стоило бы. Я пью, и она смотрит на меня с веселым любопытством.

– Что у тебя с этим местом, Уайлдер?

– Не знаю, – ерзаю я и отмахиваюсь от мошек, роящихся над травой. Этот зуд у меня на коже из-за них или он идет откуда-то изнутри? – У меня ощущение, будто кто-то здесь умер или что-то в этом роде.

– Почти везде кто-то умер, – резонно замечает Нат.

– Я решил насчет своей компенсации, – говорю я. – Но не знаю, насколько это возможно.

– Мы должны все выполнить, – заявляет Нат. – Таковы условия.

– Ну, это больше касается Харпер, потому что ты здесь живешь.

Харпер поднимает голову и смотрит на меня. Ее рыжие волосы светятся и горят почти так же, как огонь, а кожа совсем бледная, и на секунду мне кажется, что из ее глаз на меня смотрит кто-то другой.

– Продолжай, – говорит она.

– Вы должны обещать мне, что будете приезжать сюда каждое лето, даже когда мы вырастем. Мы должны встречаться все втроем.

– Конечно! – с жаром кивает Нат. – Ну конечно!

– Но как я могу это обещать? – угрюмо спрашивает Харпер.

– Не знаю. Но ты поклялась. Так что должна.

– Надо выполнять, – подтверждает Нат.

– Но… – Она вздыхает. – Ладно. Допустим. Если ты правда этого хочешь, Уайлдер. Но вы оба должны делать все, что я говорю. И мне сначала нужно кое-что раздобыть. Подождите две минуты.

В ожидании Харпер мы обмениваемся парой вымученных глотков и громко обсуждаем кроссовые мотоциклы, так что не слышим, как она подкрадывается к нам.

– Знаете, что это?

Мы подскакиваем. Она держит в руках вырванное с корнем растение, с которого сыплется земля. Оно напоминает высохшую белую морковку или, может, корень имбиря. Харпер держится за стебель через платок – видимо, не хочет испачкаться.

Мы качаем головами.

– Это болиголов. Ни в коем случае не трогайте его, даже не прикасайтесь. Мы используем его для заклинания, чтобы наша клятва осталась нерушимой до самой смерти. И даже после.

Я вздрагиваю.

– Ты… правда считаешь, что это крутая идея, Харпер?

Она просто рассеянно крутит головой, как будто слишком занята, чтобы обращать на меня внимание, и осматривает местность. Она немного отходит и останавливается там, где земля слегка просела и образовала небольшую воронку.

Нат кладет руку мне на спину.

– Все нормально, – тихо заверяет он. – С ней иногда бывает.

Харпер подбирает камни, выкладывает их вокруг воронки и делает кострище. Складывает в него прутики и ветки. А потом водружает в самый центр болиголов вместе с платком.

– Кровь, – произносит она, не оглядываясь. – Нужна кровь. Всех троих.

Мы подходим к ней и протягиваем руки. Я не вижу, что конкретно она держит, но чувствую что-то типа укола, и через секунду на пальце появляется алая капелька.

– Не пяльтесь на нее просто так, – нетерпеливо говорит Харпер. – Капайте в огонь. – Мы оба вытягиваем ладони над щепками и хворостом и наблюдаем, как они окрашиваются красным.

Харпер кидает туда спичку, и сразу же вспыхивает яркое пламя. Лето было засушливое. Она отпихивает нас, чтобы мы встали с подветренной стороны.

– Не стойте рядом, – приказывает она. – Болиголов тоже горит. Не знаю, насколько безопасно вдыхать его дым.

– Может, не стоило его поджигать, если ты не в курсе таких вещей? – нервно спрашиваю я.

– Ой, не ворчи, Уайлдер, – улыбается она, и я смаргиваю. На секунду мне кажется, что у нее слишком много зубов. – Нам нужно остаться здесь, пока не потухнет огонь, чтобы заклинание сработало.

– И чтобы удостовериться, что мы не подожгли лес, – язвит Нат. Я замечаю, что чем более странно все становится, тем он спокойнее.

– Я кое-что добавила к заклинанию, чтобы помочь тебе со школой, – говорит мне Харпер. – Оно не даст никому тебя трогать. – И тут она обнимает меня. Это неожиданно. Обычно Харпер шарахается от прикосновений, как кошка. Только если это не Нат.

– Я буду по вам скучать, – говорю я. – А нельзя ничего туда добавить, чтобы тебя забрали домой и не отправляли ни в какую школу?

Харпер качает головой:

– С магией такая штука, что нельзя ничего делать для себя. Только для других.

– Откуда ты взяла все эти правила? – спрашивает Нат, передавая ей бутылку «Гавана Клаб».

– Я просто их знаю, – с поникшим видом отвечает Харпер и отхлебывает. Когда она передает ром мне, сверху уже гораздо больше пустого пространства. Харпер отчаянно хочется во что-нибудь верить. В Ребекку, в пещеру, в магию. Во все, с чем она сталкивается. В этот момент я по-настоящему ее люблю, но еще мне хочется ее встряхнуть, наорать на нее. Но я ничего такого не делаю. Она берет меня за руку и сжимает ее.

От маленького костра валят густые облака дыма. Они наплывают друг на друга, как движущиеся массы густой воды в ночном штиле. Наверное, часть дров была влажная. Я надеюсь, что костер будет тлеть подольше. Я на самом деле не верю, что Харпер сможет остановить кого-то в Скоттсборо. И не думаю, что мы будем приезжать сюда каждое лето. Так что пусть длится хотя бы это – этот костер, это мгновение.

Первое воспоминание Перл о матери – ее голос на ветру, зовущий все громче и громче.

Они стояли на вершине горы, только Перл не помнила где. Она была маленькой, у нее болели ноги, а еще уши, потому что дул сильный ветер. Она почему-то стояла на каком-то выступе очень далеко от мамы и плакала. Она не знала, как спуститься и дойти до нее.

Ее мать шагала по камням, перепрыгивая через расщелины, как олень. Когда она добралась до Перл, то зажала ей уши обеими руками, чтобы согреть.

– Хватайся, – велела она.

Перл обвила руками шею матери, а та подняла ее и укутала в свою куртку. Потом опустила на ноги и повела вниз. Они шли как будто несколько часов.