— Разведаешь, кто из христиан вхож к жене моего сына, — отрывисто бросил Святослав, — о чем говорят, кому что передают, вхожи ли они и к Ярополку? И особенно прогляди — не якшается ли кто из них с печенегами? Среди них тоже хватает крещенных — один такой у греков был, всех своих соплеменников в засаду завел. Не верю я, что просто так запоздала помощь из Киева, когда я поднимался по Днепру. При Ярополке не стал говорить, а тебе скажу я думу свою: тот кто сумел к жене княжича так близко подобраться, сумеет и весточку от князя задержать так, чтобы помощь вовремя не поспела. Узнай, что почем, а если что неладное прознаешь — сразу ко мне. И за греческими купцами хорошенько проследи: хоть мы с ними нынче вроде как и друзья, да только я бы таких друзей...

— Я понял, княже, — произнес Ворон, — разрешишь идти?

— Ступай, — кивнул князь и, обернувшись к жене, недовольно добавил, — сдается мне, слишком уж много власти забрали христиане, пока меня не было в Киеве, слишком много жадных рук тянутся к Соколиному Престолу. Пора эти руки поотрубать.

— Все верно, муж мой, — склонила голову Предслава.

— И это ведь лучший из моих сыновей, — с горечью продолжал Святослав, — Олег слишком мал, Владимир и Звенко не равны ему родом, да Владимир к тому же тоже юн. Эх, все бы отдал, чтобы Боги поменяли местами Ярополка с нашим с тобой сыном...

— Тссс, — пальцы Предславы легли на его губы, — не говори так, не гневи Богов. Будет у тебя еще сын, открыли мне боги, с ним же и свяжется судьба всей твоей державы. Но открылось мне и то, что связано это рождение с походом, что ты поведешь на полудень.

— Раз так, — решительно сказал Святослав, вставая, — значит и медлить больше не стоит.

Слова у великого князя Киевского никогда не расходились с делом: почти сразу после возвращения из болгарского похода, Святослав стал готовиться к новому — Сарацинскому. Воеводу Свенельда князь направил на север, в Новгород и дальше — за Варяжское море, набирать воинов средь данов и свеев, ляхов и пруссов, куршей и эстов — из всех жадных до чужого добра морских находников, верующих в острый меч и сильную руку, способную взять столько, сколько хватит сил от всех богатств земных. Других своих воевод он посылал в земли вятичей и кривичей, волынян и северян, мери и муромы — и везде находились храбрые вои, всегда готовые по зову князя отправиться в дальний поход чужих краях. Слал Святослав также людей к вождям угров и печенегов, собирая под своей рукой в Киеве могучее, небывалое доселе войско.

Уже и весна сменилось летом, когда вся русская рать, в Перунов день, собралась у стен Киева, готовая к дальнему походу. Сам же князь, с семьей и ближней дружиной, стоял на вершине Старокиевской горы, где по приказу Святослава внутри княжеского детинца недавно возвели новое капище, посвященное Трем Богам. Словно нависая над укутанным туманом Днепром и всем городом старого Кия высился идол Перуна: черный, с золотыми усами и серебряной головой, с шипастой палицей в могучих руках и трехглавым змеем раскрывавшим перепончатые крылья за плечами бога. Напротив Громовержца стоял темно-зеленый идол в виде могучего вида старика с посохом в одной руке и медвежьей лапой вместо другой, бородой из хлебных колосьев и гривой густых волос, из которой выглядывали острые рога. Между ними возвышался третий идол — высокая женщина, держащая в руках серп и кудель с пряжей. Искусные резчики, приглашенные Святославом от самой Арконы, сделали так, что оба верховных Бога Руси смотрели на богиню и одновременно ревниво взирали друг на друга. Именно так, из борьбы и единства могучих сил, правящих миром, складывалась исконная вера Руси.

Этой ночью перед каждым идолом горели костры, возле которых монотонно тянули обрядовые песнопения волхвы Трех Богов. У изваяния Богини стояли только женщины: в одинаковых белых рубахах, с черной вышивкой и венках из сухих веток, с вплетенными в них косточками птиц и мелких животных. Среди них стояла и совсем юная девушка, с распущенными черными волосами и тонкими чертами лица. Серые глаза испуганно смотрели на обнявшую невестку за плечи Предславу, по указанию князя взявшую опеку над своей тезкой. Сама же княгиня сильным, вдохновленным голосом запевала главный обрядовый напев — и княжна Предслава, в не столь уж далеком прошлом болгарская монахиня Юлия, неумело подпевала своей названной матери.

Князь Святослав, в черной рубахе с красной вышивкой, стоял посреди капища, между трех костров и трех Богов, с острым мечом в руках. Рядом с ним был и княжич Ярополк, одетый в похожий наряд. Отец и сын стояли на краю большой ямы, обложенной грубо обтесанными камнями. В яме горел еще один, самый большой костер, разожженный вылитого в яму кувшина с жирным черным салом, которое добывали греки в Тмутаракани, а ныне отошедшей под руку великого князя.

— Перед лицом Перуна, бога предков моих, Мечущего Молнии, — перекрывая песни жрецов, выкрикнул Святослав, — и Велеса, Владыки Зверей и Мары-Мокоши, Владычицы Нитей Судьбы и Той, кто обрезает их своим Серпом и всеми Богами Русскими, перед лицом предков моих, да будет принесена эта треба. И да не оставят Боги ни меня, ни воев моих в новом великом походе на полудне мира. Покуда мир стоит, покуда Солнце светит, да будет стоять и Русь Великая и да охранят ее Боги от всех бед.

Пока он говорил, волхвы уже заводили на Троебожное капище будущие жертвы: быков, коней...и людей, пленников и челядь, набранную из разных мест. Одного из таких пленников — рослого горбоносого хазарина, с кудрявыми черными волосами, — подвели к яме и заставили опуститься на колени. Святослав вручил клинок сыну и сам подтолкнул своего наследника к первой в его жизни кровавой жертве.

— На Киевском Престоле я оставляю, как и впредь, своего сына, — сказал князь, — и пусть Боги охраняют его княжение до моего возвращения.

Ярополк затравленно посмотрел на отца, потом перевел взгляд на жену, — но Предслава-младшая, которую крепко держала за плечи княгиня, самозабвенно пела вместе со всеми. Ярополк вновь посмотрел на Святослава, после чего, ухватив клинок поудобнее, шагнул вперед, хватая хазарина за волосы и задирая ему голову. Острое лезвие черкнуло по горлу и алая кровь хлынула в огонь, шипя и испаряясь прямо в воздухе. Подоспевшие волхвы помогли Ярополку спихнуть в яму корчащееся в предсмертных судорогах тело. Святослав, одобрительно хлопнув по плечу сына, принял из его рук нож и, шагнув вперед, приступил к новому пленнику, громко подпевая слаженному голосу волхвов. Обрядовые песнопения возносились к ночному небу, предсмертные хрипы челяди, ржание лошадей и мычание быков слились в один жуткий предсмертный вой, пока, вслед за князем, его воеводы, — и варяги и славяне, — один за другим подходили к жертвенной яме, чтобы попросить о милости богов в великом южном походе.

С раннего утра все причалы гавани Константинополя полнились народом: как визгливая базарная чернь, чумазая от грязи и навоза, так и надменные патриции, облаченные в шелка, золото и перламутр с одинаковым выражением, — одновременно страхом и жгучим любопытством, — глазели на устрашающие лодьи варваров. На красных парусах чернел символ, при виде которого благочестивые горожане невольно крестились: так сильно он походил не то на бесовские вилы, не то на трезубец языческого Посейдона, тоже ведь беса, по сути. Свирепо скалились резные головы драконов на носу лодей, не более ласково смотрели из-за увешанных щитами бортов светловолосые и голубоглазые варвары, увешанные оружием с ног до головы. Едва ли десятая часть варварского флота зашла в столичную гавань, — Цимисхий, несмотря на все клятвы и договоренности со Святославом, еще не сошел с ума настолько, чтобы пускать в Город всех русов, — однако и столь малое войско потрясло жителей Константинополя до глубины души.