– Коля, ты что здесь? – тихо спросила Оксана и тут спохватилась, что сама она в одной ночной рубашке, даже платок сверху не накинула. – Ой!

Она испуганно отступила назад, не сводя глаз с приближающегося соседа. Что-то странное было в его лице… и то, что он молчал… Второй порыв ветра принес с собой сладость – у кого-то из соседей вовсю благоухали цветы, и она глубоко вдохнула зачаровывающий, тревожащий запах.

Почуяв что-то, Раздор глуховато заворчал, но хозяйка провела рукой по его спине, и он успокоился.

– Тише, тише, – шепнула Оксана.

Сосед уже был рядом с ней – высокий, красивый, непривычно незнакомый в свете луны. Она молчала, только попыталась прикрыть руками грудь, которую почти не скрывала легкая ночная рубашка. Николай убрал в карман то, что до этого сжимал в руке, неторопливо, но властно отвел ее руки, мягко провел ладонью по белоснежной коже, обнажил полную, красивую грудь. Оксана стояла не двигаясь, вдыхая его запах, словно опьянев от ночи, ветра, аромата цветов и мужчины, ласкавшего ее. Он снял с нее рубашку – или она сама сняла ее? – сбросил свою – или она раздевала его? – мягко заставил опуститься вниз. Ощутив сильное мужское тело, Оксана закрыла глаза и негромко застонала, выгибаясь.

Раздор постоял немного, глядя на белые обнаженные фигуры людей и прислушиваясь к их стонам, и, зевнув, улегся на траву.

Когда Николай вернулся домой, его трясло мелкой дрожью. Усилием воли он заставил себя успокоиться хотя бы внешне, но внутри бушевала буря.

«Получилось! Все получилось!»

Он не мог выпустить из рук русалку, все поглаживал фигурку, а в памяти всплывала Оксана с запрокинутым лицом, полуоткрытыми влажными губами.

«Сбылось! Только загадал – а оно сразу же и сбылось… Господи, вот счастье-то привалило. Вот счастье-то…»

Он поглядел на мирно спящую Фаину – полноватую, с русыми волосами, выбившимися из косы, которую она всегда заплетала на ночь. Некстати вспомнилось ему, как яростно она требовала называть ее бухгалтером после того, как Нина Никитична взяла ее помощницей в бухгалтерию сельсовета, и очень обижалась на «счетовода».

«Пообижайся еще на меня, – злорадно думал Николай, – Мигом загадаю что-нибудь… эдакое. Я теперь все могу! Все, что ни захочу, – все сбудется! Эх, жизнь-то настанет красивая, счастливая. Хотя вроде бы она и сейчас неплохая…»

Он сел возле окна и задумался. Жизнь у него, как ни крути, и в самом деле неплохая. На первый взгляд. Мужик он молодой, красивый. Дом есть, жена имеется, с кем выпить – тоже. Чего еще можно пожелать? Чтоб председатель лаялся меньше? Чтоб Фаина стала поспокойнее, перестала его под каблуком держать? Чтоб отец с матерью скандалить, наконец, прекратили? Так они люди взрослые, сами разберутся. Может, чтоб Файка мальчишек ему родила? Так это и без всяких желаний осуществиться может, дело нехитрое.

Смутно казалось Николаю, что думает он не о том, и от этого он сердился на самого себя. «Неужели нечего мне загадать русалке? Получается, я счастливый человек?»

«А тебе нравится, как ты живешь? – шепнул неясный голос внутри. – И ты ничего не хотел бы поменять? Так до старости и хочешь – с утра до вечера на тракторе, с вечера до утра – на Фаине? И все?»

Николай поднял глаза – небо начинало светлеть, над горизонтом пролегла светло-золотистая полоса. Длинное розовое облако замерло над ней. Ему представилось, что он плывет на корабле и видит очертания незнакомой земли, и его охватило необычное чувство – что-то сродни упоению жизнью, какое он испытывал подростком и давно уже позабыл. Он представил себе вышину, на которой жило облако, и неожиданно осознал, как убоги его желания, ограниченные представлениями о родном селе и колхозе, в котором он работал с утра до вечера.

– Антарктида, – произнес Николай запомнившееся еще со школы, пробуя слово на вкус и ощущая в нем ледяную колючесть снега. – Гренландия.

Деревянная русалка нагрелась в его руке и своей тяжестью напоминала о том, как быстро сбылось загаданное им всего несколько часов назад. Границы его мира раздвигались, и хотя Николай и не мог оформить свою мысль в слова, но понимал – можно загадать желание, которое перевернет всю его жизнь. Всю!

– Эверест покорить, – бормотал он, не отрывая глаз от облака. – Бросить все, уехать, зажить новой жизнью.

«А Фаина? – спросил внутренний голос. – А Мишка Левушин? А мать, отец?»

Николай задумался, но только на секунду, и этой секунды ему хватило, чтобы понять: он готов бросить их всех, выкинуть из головы, зажить так, как и должен жить мужик – чтобы дело было стоящее, мужицкое, чтобы бабы вокруг падали, чтобы деньги текли рекой. И не один колхоз при селе Кудряшове знал Николая Хохлова, а многие сотни людей. Да что сотни – тысячи!

«А что плохого? – горячо говорил он самому себе. – Славы хочется? Так кому ее не хочется! Ведь дожил же я до двадцати пяти лет, ни о чем таком не думал, и тут – на тебе! Может, затем оно все и случилось, чтобы я прославился, знаменитым человеком стал? Разве я не могу? Могу ведь! Могу!!!»

Первый раз за все время, прошедшее со встречи возле Марьиного омута, Николай улыбнулся, и в его улыбке было предвкушение счастья.

Когда она вышла из подъезда, Илюшин окончательно уверился в том, что никакой ошибки не было. Зинаида Яковлевна Белова, которую все считали погибшей, стояла возле дома с ведром в руке, живая и, по всей видимости, невредимая.

Ей было около шестидесяти. Полное одутловатое лицо, которое хорошо помнил Макар, и в самом деле мало изменилось за пятнадцать лет – только постарело и еще больше располнело. Жидкие седые волосы заколоты ободком, на ногах – разношенные уличные тапочки, на спортивную куртку сверху для тепла надета шерстяная кофта. «Для журналиста она принарядилась, потому и выглядела хорошо, – понял Макар. – А теперь вернулась к привычной одежде».

– Зинаида Яковлевна! – позвал он, выходя из тени дерева.

Она вздрогнула, испуганно посмотрела на него. А затем недоумение в ее взгляде сменилось узнаванием, и Белова сделала то, чего Илюшин совершенно не ожидал, – отбросив ведро с загремевшим в нем совком, тяжело и неуклюже побежала обратно к подъезду.

Секунду Макар, замерев, смотрел ей вслед, словно увидел что-то неприличное, а затем рванул за ней. И не зря – Белова успела набрать код на двери и уже пыталась открыть ее. Когда она услышала шаги за спиной, то вскрикнула и обернулась, прижавшись спиной к захлопнувшейся двери и выставив перед собой руки, словно защищаясь от удара.

– Здравствуйте, Зинаида Яковлевна, – сказал запыхавшийся Макар, останавливаясь в шаге от нее. – Вижу, вы меня узнали.

– Иди… – прошептала она. – Иди отсюда! Не знаю тебя, никогда не видела!

– Видели, видели. Напомнить, когда? Когда я вам одежду отдавал в институте каждое утро. Я – друг Алисы Мельниковой, которую убили в девяносто третьем году. Помните ее, Зинаида Яковлевна? А как ее убивали, помните? Как ее ножом ударили?!

Она отчаянно замотала головой. Ободок слетел. Макар, не задумываясь, наклонился, чтобы поднять его, и Белова внезапно обрушилась на него сверху всем весом – вслепую замолотила по его голове кулаками, прижимая Илюшина к асфальту. Тот вывернулся, и женщина упала и осталась сидеть, всхлипывая и прижимая руки к лицу.

– Это вы убили Алису? – спросил Макар, вытирая кровь, закапавшую из носа, – Зинаида Яковлевна исхитрилась сильно ударить его по переносице.

Он не удивился бы, если б Белова кивнула в ответ. Он уже ничему не удивлялся. Бабкин выяснил, что старик-инвалид, свидетель преступления, давно умер, а значит, они не могли проверить, правду ли он сказал Илюшину. Теперь, увидев гардеробщицу живой, Макар не исключал, что вся история с бандитами и случайными жертвами оказалась выдумкой.

– Уйди, а? – попросила женщина. – Не убивала я никого! Уйди!

– А кто убил? – Илюшин присел рядом с ней на корточки. – Зинаида Яковлевна, кто убил Алису? И как вы остались живы? Кстати, вас по-прежнему зовут Зинаидой Яковлевной?