– Я не собирался оскорблять вас. Напротив. Я нахожу эту скрытую черту вашего характера очаровательной.

– Как может быть очаровательным столь вопиющее описание?

– Оно не вопиющее. Оно очаровательное, потому что я знаю вас вот уже пять лет, но даже не подозревал о ее существовании. Чем больше времени я провожу в вашем обществе, тем больше вы меня удивляете.

Он наклонился к ней, и Эмма уперлась ему в плечо в надежде избежать того, что может быть описано лишь слоном «объятия», но он не двинулся с места. Не сумев сбежать, она запрокинула голову и, нахмурившись, посмотрела ему в глаза.

– Вы не имеете права называть меня так! Надо же, гедонистка!

– Нет ничего плохого в том, чтобы получать удовольствие от жизни. Бог свидетель, боли и так хватает. Между прочим, я делаю заключения о вашем характере, наблюдая за вашими предпочтениями.

– Моими предпочтениями? Не понимаю, о чем вы толкуете.

– Шоколадные конфеты с ликером, спелые сочные персики, крохотные красные клубнички. Сказки Шехерезады и персидская поэзия Омара Хайяма. Мне кажется, вы не чужды плотских наслаждений.

– Нет! – яростно зашептала она. – В ваших устах любовь к фруктам и шоколаду звучит как преступление. Как…, как чувственность.

– Еда может быть очень чувственной, знаете ли. – Его ресницы дрогнули и опустились. – Можете приписать эти слова моей беспутной натуре.

Эмма поднесла пальцы к губам, замерла на секунду и опустила руку. Он улыбнулся с таким видом, как будто прочел ее мысли. Как будто сам думал о том же. Как будто, глядя на ее губы, он думал о том, как целует их и проделывает другие вещи… У нее было смутное представление на этот счет, но не успела Эмма опомниться, как ее тело отреагировало сладостной дрожью.

– Кстати, Эмма, я должен опровергнуть сказанное вами ранее.

Она попыталась собраться с мыслями, но его близость и глубокий голос мешали сосредоточиться.

– А что я говорила?

– Если бы вы предстали перед султаном с коробкой шоколада в руках, вы наверняка бы выжили.

Напоминание о том, что произошло в «Шоколаде» две недели тому назад, не только смутило, но и еще больше возбудило ее, и Эмма отвернулась. Неудивительно, что он считает ее гедонисткой. Что еще может подумать джентльмен о женщине, которая позволяет ему касаться ногой своей ноги в парке? Или слизывать шоколад с ее пальцев? Или обнимать ее в книжном магазине?

Строгое воспитание Эммы осуждало это, хотя все ее естество сгорало от пугающего голода по таким вещам. Она в отчаянии, еле сдерживаясь, встретилась с ним взглядом.

– Я приличная женщина, милорд, – заявила Эмма. – Я ни в коей мере не гедонистка и не чувственна! Я не… похотлива!

– Нет? – Он провел костяшками пальцев под ее подбородком. Приподнял голову и коснулся пальцами ее губ. Она вся сжалась, ярость и паника отступили вместе с силами сопротивляться ему.

«Не надо. Не трогайте меня. Вы не должны делать этого».

Она открыла рот, но протест застрял у нее в горле. Она просто стояла перед ним, совершенно беззащитная, а он смотрел на ее распахнутые губки и водил по ним пальцем. Круг, еще круг, пока внутренняя дрожь не обернулась крыльями тысяч экзотических бабочек.

Он скользнул ладонью по ее щеке, и Эмма резко вдохнула.

– Что вы делаете? – пролепетала она.

Он наклонился, его губы замерли в дюйме от ее губ.

– Нарушаю этикет, – сказал он.

А потом он поцеловал ее.

Стоило его губам коснуться ее губ, как Эмма забыла обо всем на свете, забыла о том, где они находятся, о правилах приличия, о том, что хорошо, а что плохо. Стоя в полумраке пыльного книжного магазина, она забыла о том, что поцелуи существуют только для женатых людей, а она – тридцатилетняя старая дева. Теплая рука на ее щеке и губы на ее губах всколыхнули в душе несказанную радость, прекрасную, болезненную радость. Ничего подобного она в жизни не испытывала. И вообразить себе не могла.

Для нее словно весна настала.

Эмма закрыла глаза, и все ее чувства обострились, стали яркими, чистыми, как никогда прежде. Его мужской, земной запах. Грубоватая кожа его ладони, покоящейся на ее щеке. Вкус его губ. Стук ее сердца, точно биение крыльев птицы, взмывающей в поднебесье.

Какие у нее чувственные губы, как будто в них сосредоточились все нервные окончания, ведущие к каждой клеточке тела. Она вся дрожала, живая, вибрирующая. Кожа вокруг рта горела от прикосновения колючих щетинок, успевших проклюнуться на его лице. Как непонятен мужчина, но как он прекрасен. Чужой, но такой близкий и родной.

Она положила руки ему на грудь. Шелковый жилет был гладким, прохладным. А под ним твердые теплые мускулы. Ладони Эммы скользнули под сюртук к его плечам, впервые в жизни наслаждаясь силой мужского тела, и в этот момент она почему-то поняла, что вся эта сила подвластна ей. Она обняла его за шею и прижалась плотнее, желая закутаться в эту силу.

Похоже, ее движение пробудило что-то внутри его. Из груди его вырвался стон, свободная рука обхватила ее за талию. Он приподнял Эмму и прижал к себе. Его рука легла на ее шею. Поцелуй стал глубже, его язык проник к ней в рот. Эмма беззвучно вскрикнула от потрясения, но потом коснулась своим языком его языка, и по телу пошли волны удовольствия. Она впервые поняла, что на самом деле означает чувственность.

Эмма прильнула к нему, прижавшись всем телом с бесстыдством, которое должно было смутить ее, но охватившие ее чувства были настолько сильны и необычны, что ей стало не до стыда. Она ощущала его тело, такое огромное по сравнению с ее хрупким станом, такое сильное, но, как ни странно, ей казалось, что он недостаточно близок к ней. Ей хотелось еще большей близости, хотелось чего-то еще, чего-то, чему она не знала названия. Она шевельнулась, ее бедра потерлись о его ноги. И застонала.

И вдруг все кончилось.

Его руки схватили ее за плечи, оттолкнули, оборвали поцелуй. Тяжелое прерывистое дыхание смешивалось с ее дыханием в образовавшемся между ними пространстве. Глаза живые, синие, как море.

Его ладони скользнули вверх и взяли в плен ее личико.

– Вы никогда прежде не целовались? – прошептал он. Она молча покачала головой.

На его губах заиграла улыбка, и Эмму словно обдало холодом. Он смеется над ней? Она что-то сделала не так? Неожиданно она почувствовала себя неловкой, неуклюжей, и ужасно испугалась.

– Вы не должны были делать этого, – выдохнула она.

– Может быть. – Он притянул ее к себе и снова поцеловал, быстро, резко. – Но я редко делаю то, что должен. Я непослушный мальчик.

С этими словами он отпустил ее, развернулся и исчез за книжной полкой.

Его шаги затихли вдали. Он вышел из комнаты, но Эмма не пошла за ним. Она не могла, пока не могла. Она стояла в дальнем углу книжного магазина на Бувери-стрит, не в силах пошевелиться, одежда помята, шляпка съехала набок.

Эмма прижала пальцы к губам. Они распухли и горели. Теперь она знала, что значит целоваться. Теперь она знала, и все изменилось.

У Эммы появилось нелепое желание разрыдаться, но не от чувства вины или раскаяния, которое должна была бы испытать приличная женщина. Этот поцелуй – самое прекрасное, что случилось в ее жизни, и ей хотелось плакать от радости.