Выпустив руку Ричарда, я встала.

– В чем дело? – спросила Клодия.

– Ее зверь пытается восстать, – сказал Ричард с пола.

Я кивнула, шагнула прочь от Ричарда, еще и еще. Я хотела быть подальше от Хэвена. Это ощущалось не так, как связь с Натэниелом. Это с первого взгляда влечение к Хэвену было как… я повернулась, посмотрела туда, где стоял Мика – ближе, чем я думала. Он не хотел мешать нам с Ричардом. Я почувствовала, как открываются шире мои глаза, потянулась к Мике, и волк со львом успокоились. Но зашевелился леопард, и от этого движения меня чуть пополам не согнуло. Мика меня подхватил, помог выпрямиться, но леопарду это слишком понравилось, и мне пришлось Мику оттолкнуть. Я споткнулась, и рядом оказался Жан-Клод, чтобы меня удержать. Я вцепилась в него, зарылась лицом ему в грудь, втянула в себя запах чистого шелка – и его запах. В буквальном смысле разодрала на нем рубашку, прижалась лицом к голой коже, и стала впивать чистейший, сладкий его аромат, будто он был воздухом, а я задыхалась. Запах показывал, насколько дорогой у него одеколон, но с этим одеколоном смешивался запах кожи, а он-то и был мне нужен. Нужен, чтобы прочистить мозги, снова усыпить зверей.

Я потерлась лицом о гладкий крестообразный шрам. Жан-Клод не видел в этом шраме дефекта, и я тоже. Лишняя игрушка на тот случай, когда я целовала его грудь.

Он крепко обнял меня и шепнул:

– Я чувствую, как разгорается твой страх, ma petite. Что случилось?

Я ответила, не отрывая лица от его груди:

– Стараюсь не сделать Хэвена зверем моего зова.

Жан-Клод погладил меня по волосам, пытаясь успокоить, как ребенка, очнувшегося от дурного сна, но этот сон не кончится, когда я проснусь. Не будет все в порядке.

– Тебя тянет к Хэвену, ma petite, а его к тебе. Ты разорвала его связь с Огюстином.

Я кивнула, упираясь лбом ему в грудь.

– Да, но он не подвластный зверь Огюстина, приходящий на зов. Он просто из числа его львов.

Я почувствовала, как Жан-Клод оглянулся назад.

– Верно. – Голос Огги. Он встал и подошел к нам. – Он связан со мной, но не подвластный мой зверь.

Я снова кивнула, зарывшись лицом в Жан-Клода. Видеть голую грудь Огги мне не хотелось. Не хотелось отвлекаться на еще одну метафизическую проблему: одной хватало.

– Что я делала с леопардами до того, как получила подвластного зверя, Жан-Клод?

– Не понимаю, ma petite, о чем…

И он застыл неподвижно. Он все еще держал меня в руках. Я все еще цеплялась за него, вдыхала аромат его кожи, но сердце его перестало биться, дыхание остановилось. Это было то затишье, которым владеют по-настоящему старые вампиры, но сейчас, когда он это сделал, я прижималась к нему. Никогда раньше, когда он застывал, я не была к нему так близко. Я даже не осознавала, что у него бьется сердце, пока оно не остановилось. Теперь я посмотрела на него, взглянула в это красивое безупречное лицо, и увидела нереальную маску – он смотрел не на меня, а мне за спину.

Я обернулась и проследила его взгляд – там стоял Мика и глядел на нас. Выражения его лица было мне достаточно: та же ужасная мысль поразила и его, и меня.

Я облизала губы и спросила шепотом:

– У львов есть имя для их царицы?

Он ответил вслух:

– Я это ощутил, когда ты увидела, как он идет по коридору. Он не будет зверем твоего зова. Он будет Рексом для твоей Регины.

Ричарда уложили в комнате Джейсона. Доктор Лилиан накачала его обезболивающими, чтобы спал и выздоравливал. Мне пришлось обещать поставить у двери охранников, которым я доверяю, чтобы никто из наших «гостей» не навестил его, пока он спит под лекарствами, беспомощный. Такая просьба показалась мне разумной. Даже такой практичной, что у меня появилась надежда: вдруг он начал все-таки понимать, что жизнь – не слет бойскаутов.

Лилиан сказала, что если бы Ричард был человеком, то ехал бы сейчас на «скорой» в больницу, а потом пару недель на костылях ходил. Но он – не человек, и два часа сна очень многое исправят. Почему не попытаться лечить его метафизикой? Потому что Ричард ни за что бы не позволил мне лечить его магией. Раз он так решил, не мне возражать. Он столько за последний час совершил правильных поступков, что я дала ему слабину. Мили слабины.

Хэвен лежал без сознания в комнате для гостей, где начинал день, и к нему приставили дополнительную охрану. Ближайшие двое суток он никуда не двинется, как сказала доктор. Меня это устраивает: не видеть друг друга – это самое то для меня и Куки-Монстра.

Я снова стала заводиться, почти опять забегала кругами, но Жан-Клод ко мне прикоснулся, и к нему присоединился Огги. Кончилось тем, что я оказалась между ними на диване, чувствуя себя до странности спокойно.

– Вы подчинили мой разум?

– Ты способна меня отстранить, ma petite. Просто пожелай меня вытолкнуть, и я буду вынужден уйти. Я думал, тебе нужно спокойствие.

С этим я не могла спорить. Повернув голову, лежащую на коленях у Жан-Клода, я посмотрела на Огги, державшего мои ноги у себя на коленях.

– Но он тебе помогает.

– Очень-очень мало, – сказал Огги, и если он хотел выразить на физиономии скромность, то у него это совсем не получилось.

– Тебе бы стоило прекратить из себя строить скромницу, – сказала я. – Совершенно материал не подходящий.

Он посмотрел на меня большими глазами – сама невинность, как ему хотелось изобразить. Это тоже не получилось.

– Ты хочешь сказать, что я не скромный? – Он ухмыльнулся, безнадежно загубив намеченное невинное выражение. По этой ухмылке было ясно, что мысли у него очень нескромные. О вещах приятных, но все равно нескромные.

– Ты скромность не узнал бы в лицо, даже мордой на нее наткнувшись.

Он засмеялся – громко, открыто, показывая клыки. Не будь их, совершенно был бы человеческий смех. Жан-Клод мне когда-то объяснил, что вампиры учатся владеть своими голосами, лицами, всеми своими реакциями, чтобы скрываться от своих мастеров – любая сильная эмоция может быть использована против тебя. Через несколько сот лет теряешь искусство смеяться искренне или улыбаться просто от счастья, а не тогда, когда думаешь, что тебе это что-то даст. Выражение лица для очень старых вампиров – это что-то вроде флирта: что делается намеренно и ради определенной цели. А Огги, казалось, просто смеялся.

Я подняла голову, чтобы заглянуть в лицо Жан-Клода.

– Это смех, настоящий смех, или же в порядке игры, которую ведет Огги?

– Спроси у него, ma petite.

Я посмотрела на другого вампира:

– Ну, так как?

– Что – как? – переспросил он.

– Это настоящий смех, или спектакль?

Он пожал массивными плечами, шаль соскользнула чуть ниже. При такой скорости соскальзывания он снова скоро будет гол до пояса. Я не знала, хочу ли я, чтобы шаль сползала быстрее, или чтобы он ее опять на себя набросил. Видеть его без одежды было бы приятно, но то, что мне этого хочется, заставляло меня этого совсем не хотеть. Ну, да, идиотство, но правда. Я с трудом доверяла тем, кого мне так хочется.

Послышался запах ванили, теплой ванили – это шел Натэниел. Быстрый топот бегущих босых ног, и вот он уже взлетел надо мной в воздух и упал на диван, выставив руки и ноги за миг до того, как шлепнуться на меня. Он уже такое делал, но я всегда вздрагивала и чуть не пищала по девчоночьи. Мне жуть до чего было неприятно, что этот звук вообще где-то во мне живет.

Натэниел засмеялся, и лицо его озарилось. Я попыталась заворчать, что он меня напугал, но не вышло. Ворчливое настроение унесло восторгом от такой его близости и от успокаивающих прикосновений вампиров.

– Не беременна! – сказал он.

Я покачала головой и тоже засмеялась. Вдруг я вспомнила, какое это было радостное облегчение. Натэниел вернул тот прилив радости, который у меня был до выходок Хэвена.

Натэниел опустил свое тело на последние несколько дюймов, придавил меня собой, поцеловал, и я ответила на поцелуй. Мои ладони скользнули по мускулистому жару его кожи, по шелковому теплу волос, распущенных и накрывших нас всех. Тело Натэниела среагировало на такую близость, и поцелуй стал крепче.