Умберто весь день провозился во дворе с листами кровельного железа, привезенного Питером. По его расчетам, должно было хватить на оба дома — его и Лусинды. Агату он забрал с собой — нечего ей мешаться у бабки под ногами, — и сейчас она развлекала его своей болтовней.
«А тебе все железо так нужно сделать?» — спросила она. «Почти», — ответил Умберто.
Лучи миновавшего зенит солнца падали с высоты на металлическую поверхность, разбрызгивались в стороны, слепили, попадая в глаза. Пачка плоских листов, прислоненных к столу справа, постепенно худела, проходя через руки Умберто и превращаясь в черепичные корытца, составляемые слева.
До них донесся приглушенный вскрик со стороны дома. Умберто сделал вид, что ничего не услышал, а Агата не удержалась от комментариев.
«Все кричит и кричит! И чего кричать? Будто одна во всей деревне!»
«Охота тебе подслушивать! — буркнул Умберто. — Какое тебе до них дело?»
«Да-а… — протянула Агата. — Бабке хорошо! Ей уже все можно, хоть десять раз на дню! Замуж выйдет — вообще из кровати вылезать не будет. Питер и сейчас как собачонка на задних лапах, был бы у него хвост — вилял бы!»
«Вредная ты!» — ответил Умберто.
«А чего вредная? — рассуждала Агата. — Кто бы вокруг меня так вился! Ты вот и жениха ей подыскал, и крышу собираешься на ее доме крыть. Даже спину ей трешь, когда она моется!»
«Так и она мне трет! — смущенно возразил Умберто. — Подрастешь маленько — ты начнешь!»
«А вот ей! — Агата показала кукиш в сторону дома. — Тебе буду тереть, а с ней пусть Питер возится!»
«Агата! — повысил он голос. — Имей совесть! Ведь она бабка тебе, а не нищенка приблудная!»
«Я не говорила, что она нищенка! — заспорила Агата. — Просто она всегда меня старше оказывается и власть свою проявляет…»
«Ну, может, в этот раз все наоборот получится!» — ответил Умберто.
Впрочем, сам он в этом сомневался. Слишком уж далеко ему пришлось зайти в желании помочь Лусинде и вряд ли ему удастся продержаться дольше Питера. Хорошо, что Агата ни о чем не догадывается, — досталось бы потом на орехи! В сердцах крякнув, Умберто еще более энергично застучал деревянным молотком.
«А ты подсматривал, как они с Питером любовью занимаются?» — невинно спросила Агата, едва он остановился, чтобы проверить ровность кромки.
«Вот еще!» — фыркнул Умберто.
«А я подсматривала! — призналась Агата. — Они как два психа! Один — старый, толстый, а вторая на ведьму похожа. Волосы распущены, глаза под лоб закатила — ничего не соображает, только мычит или кричит. Страх!»
Она передернула плечами, демонстрируя презрение к такому проявлению чувств. Рисуя палочкой на земле, убежденно сказала:
«Я так никогда не делаю!»
Умберто расхохотался, бросил на громыхнувший лист молоток, подхватил Агату с земли.
«Ах ты, обезьянка моя милая! От горшка два вершка, а туда же — взрослых критиковать! Тебе еще долго нужно будет говорить не «делаю», а «делала» или «буду делать». И вообще, кой черт тебя понес за бабкой подглядывать? Пусть как хочет, так и любится! Эту работу каждый для себя делает!»
Улыбающаяся Агата натянула ему шляпу на нос, потом вовсе ее стащила. Проведя рукой к затылку по отросшему ежику седых волос, приблизила лицо вплотную, так что он ничего больше не видел, кроме ее глаз, и громким шепотом сказала:
«Это не работа! И если ты будешь стараться только для себя — я тебе все волосы из подмышек повыдергиваю! Опусти меня сейчас же на землю! Что я тебе, маленькая?»
Он поцеловал ее в щеку, вдохнув запах кожи — свежий, молочно-детский, и поставил на землю. Оправив сбившуюся юбку и отвернувшись, она спросила:
«А долго мне еще расти?»
Умберто окинул ее взглядом. Сейчас Агата выглядела лет на семь, много — восемь, если учесть ее хрупкое телосложение и — даже у взрослой — невеликий рост.
«Еще года два потерпеть придется. И то, если есть хорошо начнешь!»
Глаза Агаты тотчас блеснули.
«Пойду, перекушу чего-нибудь, а то в животе кишки пищат!»
И, гордо подняв голову, направилась к дому.
Часом позже, когда Умберто, прибрав на место инструменты и умывшись, сидел на веранде в еще пахнувшем свежим лаком кресле-качалке, дверь дома открылась, и появился Питер. Впрочем, появился — не точно сказано. Питер почти выполз за порог, в расстегнутой до живота рубашке, мятых брюках, ставших слишком свободными в поясе и висевших на заду. Обмахивая шляпой красное лицо, он вяло щурился от вечернего солнца, будто месяц просидел в темном погребе.
«Уф-ф! — произнес он, мотнув головой. — И здесь не легче!»
«Сядь, расслабься! — посоветовал Умберто. — Или, хочешь, девчонок попроси сока принести».
«Пивка бы сейчас!» — простонал инженер.
«Чего нет — того нет!» — признал Умберто.
Они помолчали. Солнце зависло над горизонтом, плющилось снизу, пытаясь продавить колеблющуюся в восходящих потоках воздуха дымку. Высоко-высоко в темно-синем небе тянул за собой белую борозду крошечный самолетик.
«А ты летал?» — нарушил молчание Умберто.
«Конечно!»
«Интересно?»
Американец пожал плечами.
«Что там может быть интересного? Одни облака внизу. Или океан. Или не поймешь что».
«Я так и думал! — кивнул Умберто. — Бессмысленное занятие!»
«С чего такой вывод?» — удивился Питер.
«Бездарная потеря времени! Как сидеть в комнате с занавешенным окном и не высовывать носа на улицу!»
«Люди же не для того летают, чтоб из окон глазеть! — попытался объяснить Питер. Отец Агаты его все чаще удивлял: то вдруг выдаст заключение, сопоставимое с философской максимой, то начнет рассуждать с позиции пятилетнего ребенка. — Они просто хотят выиграть время!»
«Выиграть — у кого?» — спросил Умберто, прикрывая глаза. Шляпу он давно снял, бросив ее рядом с креслом на доски веранды.
«Как у кого?» — не понял вопроса Питер.
«Выиграть можно только у кого-то, — проговорил Умберто. — Вот сядем мы с тобой в карты играть, и выиграю я у тебя двадцать крузейро…»
«Реалов! — машинально поправил его инженер. — Сейчас у вас уже реалы. А до них были крузадо!»
«Ну, не важно! Сядем мы, значит, играть, и выиграю я у тебя двадцать реалов. Значит, что?»
