Я сказал ему: «Для меня обыкновенное - это самое необыкновенное явление в существовании».

28 ноября 1984

Бхагаван, Вы забыли включить в число просьб одну из ваших сентенций. Эта сентенция такая: живите опасно. Не поговорили бы Вы об этом?

Сама жизнь для меня настолько интенсивна, что я все время действительно забываю правильные сентенции о жизни, правильные правила для жизни. Это может показаться противоречием, но это не так. Люди, помнящие сентенции о жизни, полностью забывают о самой жизни. Да, я забыл не только эту, но и немного больше. Эта сентенция напоминает мне... Одна, которую я люблю больше всего, звучит так:

«Золотое правило жизни заключается в том, что нет никаких золотых правил».

Их не может быть. Жизнь так обширна, так огромна, так странна, загадочна, она не может быть сведена к правилу или сентенции. Все сентенции коротки, слишком малы; они не могут вместить жизнь и жизненные энергии. Поэтому то золотое правило, что нет золотых правил, весьма значительно.

Подлинный человек не живет правилами, сентенциями, заповедями. Так живет псевдочеловек.

Подлинный человек просто живет.

Да, если вы спросите подлинного человека, он может сказать вам определенные правила, но они не являются правилами, которым он следует сам. Он просто нашел их на жизненном пути, как собирают морские раковины на пляже. Он не планировал собирать морские раковины, он собрался насладиться ранним утром, свежим воздухом, солнцем, морем, песком. Так, между прочим, он нашел и эти морские раковины.

Все правила собирают люди, которые не живут по ним, поскольку люди, живущие по ним, давно покончили жизнь самоубийством.

Всякий, кто живет по правилу, разрушает себя, отравляет себя, ведь это правило найдено кем-то, не вами, где-то, где вас никогда не будет, в каком-то времени, в каком-то пространстве, которые не ваше время и не ваше пространство. Следовать такому правилу очень опасно. Вы будете отвлекать свою жизнь от ее центра, ее основания - вы будете уродовать себя. Стараясь украсить, вы будете уродовать себя, деформировать себя.

Поэтому все эти правила, о которых я говорил эти два или три дня, - вы должны помнить: перед ними идет золотое правило.

Но я просто забыл об этом. Я был так погружен в борьбу с Моисеем, - а бедный Моисей никогда не причинял мне никакого вреда, и я не намеревался причинять ему никакого вреда, но слово «заповедь (commandment)» включило что-то во мне.

Мне вспоминается, как я был студентом-выпускником. В Индии стало правилом, что каждый студент должен принять участие в двухгодичной военной подготовке. Я пришел к вице-канцлеру и сказал: «Я отказываюсь. Я не буду участвовать ни в какой военной подготовке; сама эта идея вызывает во мне тошноту - мне скажет кто-нибудь: "Нале-во", - и я должен повернуться налево. Кто он такой? И прежде всего, почему я должен поворачиваться налево? А если я хочу поворачиваться направо или вообще не хочу поворачиваться... Все это будет трудно. Лучше найти какой-нибудь способ спасти меня от этого».

Он сказал: «Я понимаю вас и вижу трудности. Вы никогда не следовали никаким правилам. Я снова и снова получаю сообщения против вас, но я никогда вас не вызывал, поскольку знаю, что, может быть, вы и не следуете правилам, но все, что вы ни сделаете, будет лучше всякого правила. Я знаю вас. Я следил за вами. Например, многие профессора сообщали, что вы засыпаете на их занятиях. Это нехорошо. И если они будят вас, вы создаете вокруг этого столько нервного возбуждения, суеты, что никто не имеет права вас будить. И кому вы делаете плохо? Вы же просто спите».

Я говорил своим профессорам: «Это не нарушает вашей лекции, и, кроме того, кому интересна ваша лекция? Все, что вы говорите, — чепуха, лучше ее не слушать. И это мое время - с двенадцати до двух я всегда сплю. С самого детства, в школе, на младших курсах, на старших, я всегда спал. Всегда было признанным фактом, что с двенадцати до двух я сплю. И люди признали это, поскольку я не собирался делать ничего другого в это время, вы можете выбросить меня из аудитории; я буду спать там. Я буду спать снаружи, для меня не имеет значения, - но это мое время для сна».

И вице-канцлер сказал: «Я говорил вашим профессорам: "Не беспокойтесь. Можете посмотреть на его оценки за прошлый год. Как он успевает? Девяносто восемь процентов. Может ли он добиться большего, если будет бодрствовать?"»

Я ответил вице-канцлеру: «Здесь вы неправы. Если бы я бодрствовал, то девяносто восемь процентов были бы недостижимы. Было бы трудно добиться и восемнадцати процентов. Этот человек набросал в ум каждого студента столько всякой чепухи; мне как-то удалось избежать этого. Упущены два процента... по-видимому, он что-то кричал, и кажется, сквозь сон это проникло в мой ум. А иначе, почему не все сто процентов? Эти два процента, должно быть, его работа, я собираюсь пойти прямо к нему и спросить, что случилось с этими двумя процентами?»

Он сказал: «Мне сообщали, что вы не следуете правилам, принятым в общежитии студентов, а ведь вы староста всего общежития. Предполагается, что вы должны управлять тысячею студентов и заставлять их следовать правилам, но сами этим правилам вы совершенно не следуете. Как вы собираетесь управлять тысячею студентов?»

Я сказал: «Кого это волнует? Они так счастливы со мной, как ни с каким другим старостой, поскольку я никогда не вмешиваюсь. На самом деле, я даже не знаю их всех в лицо. Я не знаю их имен. Я никогда не проверял их присутствие. Каждый месяц я отмечаю каждого словом "присутствует" и посылаю список по инстанции. Я сказал им: "Если вы отсутствуете, поставьте меня в известность, и проблем нет. Если вы не поставили меня в известность, значит вы присутствуете"».

Он сказал: «Вы встаете в три часа ночи, и несколько ваших учеников - у меня уже были ученики - тоже встают в три часа, и вы доставляете так много беспокойства другим».

Я сказал: «Эти люди - дураки». Университет, в котором я пребывал, и его общежитие находились в таком прекрасном месте, что три часа ночи было там самым подходящим временем. Место это располагалось на вершине холма, а как раз под холмом находилось большое озеро. Оно было таким ясным, спокойным, тихим, что проспать все это... Очень хорошо просыпать лекции, ведь эти идиоты говорят о вещах, в которых просто ничего не понимают. Какой-то другой идиот рассказал им, и они повторяют.

А я каждое утро видел новое свежее озеро; оно никогда не оставалось тем же самым. Каждое утро... я просто удивлялся и восхищался; даже сегодня я не могу поверить, что это место, университет Саугара... Я был в Индии повсюду, но я никогда не видел так много красок на небе, как на этом озере. Так много красок, так много цветов на небе, и все они отражаются в озере. Там можно было просто сесть - и начиналась медитация. Ее не нужно было воссоздавать.

Поэтому я сказал: «Конечно, я встаю в три. Меня будит озеро, в три начинают петь птицы, и эти несколько человек, которые раз пошли со мной посидеть под деревьями... исчезают последние звезды, мало-помалу нисходит утро... открываются первые цветы».

Озеро было полно лотосов. И пока солнце поднималось над горизонтом, лотосы начинали раскрываться. Они закрываются с закатом. Всю ночь они спят. Когда солнце встает - при первых его лучах лотосы начинают раскрываться. А это самый прекрасный цветок, который можно себе представить, - самый большой цветок, самый ароматный и самый живой... он плавает в воде, но его поверхность такая бархатистая, что вода не касается его. Даже капли росы на листьях и цветках лотоса остаются как жемчужины. Вода не касается цветка, поэтому роса не растекается и не делает лист мокрым. Капли росы остаются подобными округлым жемчужинам. И когда солнце поднимается немного выше, все эти лотосы, их листья и эти миллионы жемчужин, начинают отражать солнечные лучи. Иногда на озере возникает радуга.