– Да, вы можете называть меня борцом. Но слово «чемпион» вряд ли подойдет для бесконечного поединка, где не бывает последнего раунда, – говорил доктор Хорват, отвечая на любезную реплику своего попутчика-датчанина. – Скажем так, я человек, сражающийся со злом. На самом деле это поединок с дьяволом, и если вы окажете мне любезность и выслушаете меня, то поймете, что дьявол для меня – это не эффектная фигура речи. Это живой, грозный враг, силу и ловкость которого нельзя недооценивать. Я что-то вроде боксера, который всегда начеку и следит за малейшим движением противника.

Паяц, сидевший на коленях у чревовещателя, не сводил с проповедника стеклянных глаз, в насмешливом блеске которых сконцентрировались и застыли, казалось, все бесстыдство, весь цинизм этого мира.

– Нокаут в первом раунде, – проговорила кукла своим тягучим, надтреснутым голоском. – Могу кинуть тебе подсказку, Агги. Хочешь, скажу, на кого лучше ставить в этом матче? Десять против одного?

Доктор Хорват был готов уже произнести несколько резких слов в адрес шута, предложить ему приберечь свои трюки для перепивших клиентов ночных заведений, где они явно должны пользоваться успехом, но из чисто христианского милосердия удержался; в конце концов, ему и самому было известно, как трудно профессионалу избежать автоматизма, становящегося его второй натурой; он и сам не избежал в этом отношении некой деформации, и вынужден был подчас прилагать определенные усилия, чтобы не пускаться по любому поводу в пространные разглагольствования на темы Священного Писания.

Автомобильный кортеж подъехал к кафе, стоявшему немного в стороне от дороги, – невзрачному, обшарпанному заведению из самана и досок, построенному там, где каменистая, поросшая кактусами долина начинает карабкаться вверх, к горам и вулканическим скалам. На стенах строения еще можно было прочитать полустершееся слово «Кока-кола», единственное, что внушало в этой пустыне хоть какой-то оптимизм. Путешественники уже проехали мимо, когда шофер вдруг остановил машину, да так резко, что доктор Хорват уткнулся носом в стекло. Придя в себя, он увидел, что «кадиллаки» окружены солдатами на мотоциклах со все еще тарахтевшими моторами, джипы же тем временем выстроились полукругом поперек и по обеим сторонам дороги. Из одного из внедорожников вышел офицер с рацией в руках и направился к ним, расстегивая на ходу кобуру револьвера. Проповедник с некоторым удивлением заметил, что все солдаты были вооружены автоматами, стволы которых были направлены на них.

«Кафе», если только можно было назвать так этот сарай, не заслуживавший даже названия «Пулькерия»[8], написанного от руки на деревянной доске, прибитой над дверью, было таким грязным и так явно напрашивалось, чтобы его в ближайшее время отправили на свалку, что доктор Хорват очень удивился, увидев на стойке бара новенький телефонный аппарат. В заведении было пусто, но через окно в глубине зала проповедник увидел мужчину и женщину, которые со всех ног улепетывали в сторону скал, возвышавшихся у подножия горы. Мужчина – индеец – то и дело оборачивался, чтобы еще и еще раз взглянуть обезумевшим от страха взглядом на кафе и окружавшую его солдатню, как будто боясь получить в спину автоматную очередь; женщина была босиком, она все время спотыкалась и дважды падала в панике, но тут же вскакивала на ноги, чтобы бежать дальше; она что-то несла в руках, должно быть младенца, судя по тому, как по-матерински прижимала она к груди этот заскорузлый тряпичный сверток.

Такое поведение показалось крайне странным доктору Хорвату, который и без того был оскорблен возмутительными действиями солдат, столь резко, если не сказать грубо, остановивших кортеж посреди дороги и без объяснений затолкавших их всех внутрь кафе. Солдаты были явно не в себе и, несомненно, не знали, с кем имеют дело: только этим и можно было объяснить их опасное манипулирование оружием, при помощи которого они «пригласили» пассажиров пройти в кафе. Командовавший отрядом офицер, коренастый, даже маленький, но крепкого телосложения, с длинными не по росту руками, которые придавали ему сходство с гориллой, с мрачным и неприятным выражением на смуглом, изрытом оспинами лице, проявлял, однако, даже некоторую вежливость, пытаясь успокоить пассажиров в ответ на их возмущенные протесты. Он лишь исполняет приказ, который только что получил по рации, пояснил он, зовут его Гарсия, капитан Гарсия из службы армейской безопасности, и он счастлив поздравить их с прибытием в страну; он надеется, что их путешествие было приятным. Он просил извинить его солдат, им нечасто приходится иметь дело с такими высокими гостями, к тому же все они немного нервничают из-за «событий». В ответ на посыпавшиеся со всех сторон вопросы он лишь поднял обе руки, призывая к спокойствию, но пояснять что-либо относительно этих «событий» категорически отказался. Ему просто приказали временно остановить кортеж; скоро он должен получить новые инструкции. Он попросил их немного потерпеть; приказ поступит с минуты на минуту, а пока… Он мрачно посмотрел на свой джип, где солдат в наушниках без остановки произносил в микрофон позывные. Пока то ли вышел из строя их приемник, то ли, что более вероятно, испортился передатчик главного штаба, который неожиданно замолчал. Так что он взял на себя смелость привезти их сюда, чтобы не оставлять посреди дороги; и теперь он просит их подождать и выпить чего-нибудь в баре за счет правительства, пока он попытается связаться с начальством по телефону, раз уж рация вышла из строя. Ему очень жаль, что они теряют из-за него драгоценное время; но это просто техническая неувязка; однако, если что-то в этой стране и работает исправно (что вызывает у всех обоснованную гордость), так это телефон, недавно проведенный одной американской компанией; связь автоматическая, и он немедленно воспользуется ею, чтобы получить дальнейшие инструкции. Вслед за этим он прошел за стойку и налил себе большую рюмку густого желтого ликера, которую тут же осушил. Затем, с крайне важным и довольным видом, словно решая какую-то чрезвычайно тонкую техническую задачу, он завладел телефоном и толстым пальцем с грязным ногтем набрал номер.

– Ничего не понимаю, – сказал проповедник соседу – невысокому мужчине с проседью в темных волосах, тщательно подкрашенными усами и галстуком-бабочкой в синий горошек, который облокотился о стойку рядом с ним.

– Должно быть, где-то дальше на дороге произошло нечто такое, чего нам не следует видеть, – сказал Чарли Кан. – Между нами и столицей находится университет, и, возможно, студенты устроили там демонстрацию, что всегда смущает власти, тем более что полиция в таких случаях действует крайне грубо. Они не любят, чтобы при этом присутствовали иностранцы. Это всегда производит дурное впечатление. Появятся отголоски в американских газетах. Знаете ли, несмотря на все наши старания, сказать с уверенностью, что это – демократическая страна, мы не можем.

– Это-то я знаю, – ответил проповедник.

Дверь кафе была открыта, и доктор Хорват увидел, как перед заведением останавливается еще один «Кадиллак», по бокам которого ехали шесть вооруженных до зубов мотоциклистов, что, похоже, указывало на важность перемещавшейся в нем персоны. На солдатах были германские каски и черные мундиры; выделявшаяся на шлемах и рукавах красная молния странным образом напоминала эмблему гитлеровской СС.

– Это не простая полиция, а особые части госбезопасности, – сказал Чарли Кан, и проповедник заметил, что его собеседнику не по себе. – Они подчиняются лично генералу Альмайо. Что-то такое назревает, можете мне поверить. Я знаю эту страну.

Из «Кадиллака» вышла молодая женщина, и после недолгой, но бурной перепалки с одним из солдат тот в конце концов схватил ее под локоть и подтолкнул к входу в кафе. Она остановилась в дверях, выбросила наружу сигарету и сказала солдату по-испански несколько слов явно нелестного свойства, поскольку тот угрожающе поднял автомат, но, впрочем, тут же опустил его. Женщина пожала плечами и потеряла к нему всякий интерес. С первого взгляда на нее доктор Хорват решил, что она американка. У нее был явно англо-саксонский тип лица с выражением той искренней, открытой доброжелательности, которая немедленно ассоциировалась у него с американским жилищем, белокурыми юношами с подстриженными ежиком волосами и университетскими спортивными площадками. Казалось, что незнакомка и сама только что прибыла из какого-нибудь «кампуса», по крайней мере, таково было первое впечатление, которое она произвела на него. Доктор уже собрался было приветливо ей улыбнуться, но, приглядевшись получше, заметил, что она пьяна и держится за стену, чтобы не упасть. Она задержалась на несколько мгновений в дверях, опершись рукой о стену и с вызовом разглядывая присутствовавших, затем нарочито уверенным шагом подошла к одному из столиков, села и закурила сигарету. Она была красива, с тонкими чертами, гармоничность которых говорила скорее о некоторой творческой преднамеренности, чем об игре природы. Восхитительный пухлый рот своими очертаниями свидетельствовал о странной уязвимости: он был беззащитный, как у ребенка. Чуть вздернутый нос и каштановые со светлым отблеском волосы придавали лицу мягкое, нежное выражение. Она достала из кармана очки и принялась, не скрываясь, разглядывать присутствовавших одного за другим, затем снова убрала их в карман. Ей было не больше двадцати четырех лет, и вид этой юной американки, сидевшей здесь закинув нога на ногу и курившей в состоянии явного опьянения, глубоко опечалил доктора Хорвата. Он решил поговорить с ней при первом же удобном случае, расспросить ее о родных и об обстоятельствах, в силу которых она оказалась в таком месте и в таком состоянии.