– Как тебе живется, девочка моя?

– Я стараюсь держаться, – начала было Мариам и смолкла, стараясь проглотить комок в горле. – Но у меня в ушах все звучат слова, которые она сказала мне на прощанье. Она…

– Ней, ней, ней, – похлопал ее по коленке мулла Фатхулла. – Твоя матушка – да простит ее Аллах – была беспокойная и несчастливая женщина, Мариам-джо. То, что она сделала над собой, – великий грех. Перед самой собой, перед тобой и перед Господом. Конечно же, всемилостивейший Господь простит ее, но она очень огорчила его. Ведь жизнь священна, и тот, кто отбирает ее, – у другого человека или у себя – совершает великое зло в глазах Господа. Видишь ли… – мулла Фатхулла придвинул свой стул поближе и взял Мариам за руку, – я знал твою матушку задолго до твоего рождения, и она была несчастлива уже тогда. Семя зла было посеяно давно и попало на благодатную почву. Хочу только сказать тебе, что твоей вины в случившемся нет. Ты тут ни при чем, дитя мое.

– Я не должна была уходить. Мне следовало…

– Прекрати. Это пагубные мысли. Слышишь меня, Мариам-джо? Дурные, пагубные. Они несут муку. Вины на тебе нет. Никакой.

Мариам кивнула в ответ.

Как ей хотелось поверить мулле Фатхулле! Только не верилось.

Прошла неделя. Однажды днем в дверь Мариам постучали. Вошла высокая белокожая женщина с рыжими волосами и необычайно длинными пальцами.

– Меня зовут Афсун, – сказала женщина. – Я – мама Нилуфар. Почему бы тебе не умыться, Мариам, и не спуститься к нам?

Мариам ответила, что лучше останется у себя.

– На фамиди, ты не поняла. Тебе надо спуститься вниз. У нас есть о чем с тобой поговорить. Это очень важно.

Джалиль с женами расположились за длинным столом темного дерева. Мариам робко примостилась напротив них. В центре стола стояла ваза с цветами и запотевший кувшин с водой. Рыжеволосая Афсун, мама Нилуфар, восседала по правую руку от мужа, Хадиджа и Нарджис – по левую. На шеях у женщин – не на головах! – были небрежно повязаны тонкие черные платки.

Надо же, что-то вроде траура по Нане. Наверное, только что нацепили. Джалиль велел?

Афсун налила из кувшина воды в стакан и поставила перед Мариам на клетчатую салфетку.

– Еще весна не закончилась, а уже такая невыносимая жара.

И Афсун помахала ладонью перед лицом. – Тебе удобно у нас? – У Нарджис маленький подбородок и курчавые черные волосы. – Надеемся, тебе у нас уютно. Это… тяжкое испытание… тебе, наверное, очень трудно. Очень непросто.

Прочие жены насупили брови и сочувственно закивали.

В голове у Мариам шумело, в горле пересохло. Она отпила из стакана.

За окном в саду (как раз за спиной у Джалиля) цвели яблони. На стене у окна висел черный деревянный шкафчик – футляр для часов и оправленной в рамку фотографии. С нее скалили зубы отец семейства и три мальчика. В руках все четверо держали огромную рыбу, чешуя так и сверкала на солнце.

– Значит, так, – начала Афсун. – Я… то есть мы… пригласили тебя сюда, чтобы поделиться радостным известием.

Мариам подняла глаза и заметила, что женщины переглянулись. Джалиль невидящим взглядом уставился на кувшин с водой. К Мариам обратилась Хадиджа (наверное, все было оговорено заранее), с виду самая старшая:

– У тебя есть жених.

Внутри у Мариам все оборвалось.

– Есть… что? – выговорила она непослушными губами.

– Хастегар. Жених. Его зовут Рашид. Его хорошо знает деловой партнер твоего отца. Рашид – пуштун, он родился в Кандагаре, но живет в Кабуле, в районе Дих-Мазанг. У него свой двухэтажный дом.

Афсун кивнула, подтверждая слова Хадиджи. – И он говорит на фарси, как все мы.

Тебе не придется учить пуштунский, – добавила она.

Комната крутилась у Мариам перед глазами, пол под ногами ходил ходуном.

– Рашид – сапожник, – опять взяла слово Хадиджа. – Только он не обычный уличный мучи, нет-нет. У него свой магазин, и он один из самых востребованных мастеров в Кабуле. У него заказывают обувь дипломаты, члены семьи президента – словом, важные лица. Так что ему есть на что содержать жену.

Мариам испытующе смотрела на Джалиля. Сердце у нее так и прыгало.

– Это правда? То, что она говорит, – правда?

Но Джалиль даже не взглянул на нее. Закусив губу, он не отрывал глаз от кувшина.

– Он, конечно, постарше тебя, – заговорила Афсун. – Ему… чуть за сорок. Самое большее – сорок пять. Скажи, Нарджис.

– Да-да. При мне девятилетних девочек выдавали за мужчин на двадцать лет старше твоего жениха, Мариам. Да и нам всем доводилось такое видеть. Сколько тебе лет, пятнадцать? Вполне созрела. В самый раз для невесты.

Женщины оживленно закивали. А как же сестры Мариам, Сайдех и Нахид? Им ведь тоже по пятнадцать. И обе они учатся в женской школе «Мехри» и собираются поступать в Кабульский университет. Вот они, наверное, еще не вполне созрели. Для замужества.

– Больше тебе скажу, – продолжала Нарджис, – его тоже постигли потери. Десять лет назад умерла при родах его жена. А три года тому назад его сын утонул в озере.

– Очень, очень печально. Он несколько лет искал себе жену, но подходящая все не попадалась.

– Я не хочу. – Мариам глаз не спускала с Джалиля. – Я не хочу замуж. Не заставляйте меня.

Надо требовать, а она просит! Да так жалобно! – Веди себя разумно.

Мариам даже не обратила внимания, кто из женщин произнес эти слова. Она ждала, что скажет Джалиль.

Ведь не может же все это быть правдой! – А то как бы тебе не пришлось всю жизнь прожить здесь!

– Ты что, не хочешь, чтобы у тебя была своя семья?

– Свой дом, дети?

– Под лежачий камень вода не течет. – Конечно, лучше выйти за местного, за таджика, но у Рашида со здоровьем все в порядке, и ты ему интересна. У него есть дом и работа. Это самое важное, ведь так? А Кабул – прекрасный, потрясающий город. Нельзя упускать такую возможность. Другой такой может и не представиться.

– Я буду жить у муллы Фатхуллы. – Теперь Мариам обращалась к женам. – Он меня приютит. Я знаю.

– И что хорошего? – поинтересовалась Хадиджа. – Он – старик, и он…

Хадиджа никак не могла подобрать нужное слово, и Мариам закончила про себя: «…живет слишком близко от нас». Она поняла, что крылось за словами «другой такой возможности тебе может и не представиться». И им тоже. Ее рождение было для них бесчестьем, и они хотели избавиться от нее раз и навсегда, стереть саму память о постыдном поступке мужа. Ведь она – живое воплощение их позора. Нет, ее надо сослать подальше.

– Он – старик, и он уже дряхлый. А что ты будешь делать, когда он умрет? Станешь обузой для его семьи?

«Как сейчас ты обуза для нас», – договорила за нее Мариам. Да тут и договаривать-то было почти нечего.

Мариам попробовала представить себя в Кабуле, огромном чужом многолюдном городе, до которого, как ей как-то сказал Джалиль, от Герата шестьсот пятьдесят километров. Целых шестьсот пятьдесят. От своей хижины она в жизни не отходила дальше двух километров, и то только в тот день, когда ей вздумалось наведаться к Джалилю. Как ей жить в Кабуле, так невообразимо далеко, в доме чужого мужчины, чьи прихоти ей придется выполнять? Убирать за ним, стирать за ним, готовить? Да и прочие обязанности – Нана рассказала ей, каких гадостей мужья требуют от жен. От одной мысли об этом Мариам бросило в дрожь.

Она опять повернулась к Джалилю:

– Скажи им. Скажи, что ты запрещаешь поступать так со мной.

– Вообще-то твой отец уже дал жениху ответ, – заметила Афсун. – Рашид в Герате, приехал из самого Кабула. Ника[9] состоится завтра утром, автобус отъезжает в Кабул в середине дня.

– Скажи им! – закричала Мариам. Женщины затихли и тоже уставились на Джалиля. В комнате стало очень тихо.

Джалиль вертел на пальце обручальное кольцо. Лицо у него было беспомощное, растерянное.