После посещения еще двух деревень я признался Хитаю, насколько я был неправ насчет мадан. Они обычно относились к нам с подозрением, но гостеприимство их не оставляло желать лучшего. Они делились с нами тем немногим, что имели, и отказывались от платы, даже когда ее предлагали как дар. Эти плавни, в которых они живут, почти так же суровы, как пустыня, и так же безжалостны. Однако в них, как и в пустыне, есть своя красота. Рассвет и закат окрашивают воду мягким золотым светом, и очертания дальних тростников и пальм кажутся нарисованными на небе черной тушью. Одинокая цапля – отдых для глаз в этой стране, где резкие линии редкость, а полет бакланов кажется радостным, как в первый день творения.

Чем дальше на восток, тем выше становились тростники, достигая двадцати футов в высоту. Мы продирались сквозь них, и иногда пугали диких кабанов, а иногда дикие кабаны пугали нас. Я думаю, мы путешествовали дня два или три, но эти дни показались годом в этой стране воды, потому что любое место в этих болотах казалось похожим на другое, и даже деревни мадан не отличались ничем, кроме размеров.

Но наконец мы добрались до селения суаяд. Их тростниковые дома были очень высокими, и они владели большим стадом буйволов. Суаяды были более молчаливы, чем другие кланы, и их гостеприимство казалось несколько натянутым и ненатуральным. Их шейхом был одноглазый человек по имени Дакхил, и он смотрел на наше оружие и снаряжение с завистью.

Нам не пришлось терять время в поисках ответа на вопросы. Когда я упомянул о хаббания, лицо Дакхила окаменело от ярости. Но когда я сказал, что они наши враги и что мы планируем нанести им удар, он задумался.

– Вы слышали о хаббания? – спросил я.

– Да, – ответил Дакхил, коснувшись пустой глазницы. – Я слышал о них. Скоро и они услышат обо мне.

– Вы слышали о веществе, которое называют Белым Порошком? – спросил я.

Мы ждали, пока Дакхил обдумывал ответ. Он долго молчал, и я не мог ничего прочесть по его лицу. Его люди собрались вокруг нас, и от меня потребовалась вся сила воли, чтобы не схватиться за револьвер. Потом Дакхил что-то сказал шепотом одному из своих людей, который поспешно ушел.

Однако нам Дакхил пока не ответил. Молчание становилось тягостным, и я стал прикидывать наши шансы, если дело дойдет до драки.

Тут посланный вернулся, неся корзинку, сплетенную из тростника. Дакхил передал ее нам.

Внутри мы обнаружили туркменскую седельную сумку. Она была полна героина.

– Откуда она у вас? – спросил я.

– Не имеет значения, – ответил Дакхил. – Сначала расскажи мне, для чего оно используется.

Я некоторое время пялился на него, не в силах понять вопрос. Дакхил грубо произнес:

– Послушай, ты! Я знаю все о хаббания. Мало-помалу я выяснил, откуда берется этот порошок и как хаббания разбогатели, перевозя его через Иран. Я даже знаю, кому они продают его в Абадане. Но я не знаю, для чего этот порошок используется.

Дакхил закрыл сумку и положил ее обратно в корзину.

– Хаббания разбогатели на торговле этим порошком, – сказал он. – И я планирую сделать суаяд богатыми. Но сначала я должен узнать, для чего это все. Я хочу получить ответ немедленно.

Его соплеменники теснее сомкнулись вокруг нас. Я пересказал Дэйну слова шейха и спросил, что я должен отвечать.

При моем посредничестве Дэйн объяснил им, что Белый Порошок – это наркотик вроде гашиша или опиума, но гораздо сильнее.

– Его курят или глотают? – спросил Дакхил.

– Ни то и ни другое. Его вводят в вену полой иглой.

Дакхил подумал, что Дэйн обманывает его, потому что он никогда не слышал о столь странном способе одурманивания. Но Дэйн поклялся, что это правда, и Дакхил попросил, чтобы ему рассказали все подробнее. Дэйн объяснил, как возникает привычка к наркотику, как постепенно требуются все большие и большие дозы и как люди идут на грабеж и даже убийство, чтобы получить нужную дозу. Потом он рассказал, как полиция преследует торговцев наркотиками, и как преступники сражаются друг с другом за контроль над сбытом наркотиков, и как правительственные агенты обыскивают районы, в которых, по их мнению, прячут наркотики. Когда Дэйн ответил на последний вопрос, Дакхил угостил нас кофе – первый жест гостеприимства. Потом он ушел к себе в дом, чтобы обсудить дело со старейшинами своего племени.

Нам было все слышно, потому что они спорили очень громко. Дакхил хотел принять участие в торговле Белым Порошком, но я не думаю, что говорил он от всего сердца. Старики непримиримо противились этому. Героин может принести богатство, сказали они, но он определенно приведет в плавни иракских солдат и полицейских. От них можно сбегать, на них можно устраивать засады, как это было в прошлом, но их постоянное присутствие означало бы, что весеннего сева не будет и что пастбищ для буйволов тоже не будет. Стада и урожай – вещи уязвимые, не в пример самим мадан. А если солдаты останутся здесь подольше, под угрозой окажется сам образ жизни мадан.

Дакхил спорил порядка ради, но наконец он согласился с остальными. Он был все еще несколько враждебно настроен, когда вернулся к нам, но, услышав, как мы преследовали пятерых хаббания от Султанабада до Йезда, сменил враждебность на дружелюбие. Он попросил нас еще раз рассказать о засаде возле Таббаса и о том, как мы превратили ловушку в преимущество. И он сказал, что поддержит нас и расскажет нам все, что нужно.

Суаяд знали о своих врагах поразительно много. Что-то они узнали от лазутчиков, что-то – в набегах, а кое-что доставили сабеи, которых бедуины не переносят. Но самая лучшая информация шла от тех мадан, которые работали в Абадане.

Каждый год несколько сотен мадан уходили за реку в Абадан и Хоррамшахр. Эти рабочие редко оставались там дольше, чем на несколько месяцев. Они работали, пока не набирали достаточно денег на покупку буйвола или выкуп за невесту, а потом возвращались к себе в деревню. Понятно, что они следили за передвижениями своих врагов, и все, что они узнавали, обсуждалось позднее на совете племени. Теперь нам рассказали, что же они узнали.

Группа арабов-хаббания посещала остров Абадан по крайней мере пять или шесть раз в год, что давало представление о количестве переправленного героина. Оказавшись на острове, бедуины не спешили со своим делом. Иной раз они проводили пять дней, а то и неделю в бездействии, явно для того, чтобы избежать подозрений.

Передавали свой груз они всегда поздно ночью. Тогда хаббания прокрадывались к причалам, как банда убийц и грабителей в поисках жертвы. Мадан клялись, что каждый бедуин может двигаться, как тень среди теней, и что понадобилось четыре попытки, чтобы выследить их.

Но цель их поездок все же была обнаружена. Это был Джетти-29В, малоиспользуемый причал севернее главных доков. Там, в брошеной сторожевой будке, хаббания ждали. Спустя некоторое время к ним присоединялся высокий рыжий американец.

Все дело занимало менее получаса. Затем хаббания уходили – уже без сумок.

– И что хаббания делают потом? – спросил Дэйн.

– Они покидают Абадан, – сказал Дакхил. – Они садятся на утренний катер до Хоррамшахра, а потом на поезд до Ахваза. Дальше Ахваза мы никогда за ними не следили.

– А что насчет американца? Куда он идет после того, как дело сделано?

– Мы никогда им не занимались. Наше дело – хаббания.

– Вы узнали его имя?

– Да. Его зовут Смит.

Дэйн задал еще несколько вопросов, но не узнал ничего стоящего. Затем мы спросили, не пойдет ли с нами в Абадан несколько суаяд, чтобы опознать американца. Мы предложили хорошую цену, и нашлось двое желающих. Оба видели этого американца.

Теперь нас было шестеро, и мы наняли собственную лодку шейха, потому что в меньшей мы все не поместились бы. Мы отплыли за час до заката, потому что мадан предпочитают проникать в Иран ночью.

Наше путешествие в Абадан началось в мертвой и зловещей тишине. За нашей спиной садилось огромное раздутое солнце – уродливый ком огня, который, казалось, вот-вот зашипит, погружаясь в воду. Это солнце было недобрым знаком, не обрадовал меня и плотный туман, поднявшийся в сумерках. Испарения недвижно лежали на поверхности воды, подобно длинным и плотным белым лентам; они сплетались, словно борющиеся змеи, либо напоминали закутанные в белые саваны человеческие фигуры, еще они походили на развалины древних строений, на скульптуры, на призраков, на демонов. Ни единое дуновение ветерка не нарушало это застывшее подобие реальности, и я поймал себя на том, что сдерживаю дыхание. Я, в общем-то, не суеверен; но ночью на болотах, тем более в тумане, любому может стать не по себе.