— Зачем?

— Просто сделайте это. Иначе я попрошу Фрэнни вас обыскать. Давайте обойдемся без этого.

Двумя минутами позже, поправляя сумочку, она вышла из кабинета. Марго шутила со Стрюком, когда тот вел ее в кабинетик. Они оставили дверь открытой, и Эди слышала, как Стрюк снова повторяет все по пунктам.

— К вашим услугам, — говорила Марго. — Внутри — косметика и жвачка, больше ничего.

— Ага. — Пауза. — И вы, конечно, станете меня уверять, что на эти таблетки у вас есть рецепт.

— Какие таблетки? Я их сюда не клала. Это не мои, честное слово. Не знаю, откуда они тут взялись.

— Не лгите. Руководство вправе вас уволить. Надо полагать, здесь пятьдесят таблеток диазепама. Как они попали к вам в сумочку?

— Не знаю! Честно, не знаю! Я их не брала, поверьте! Наверное, кто-то их мне подложил!

— И зачем кому-то такое проделывать?

Марго зарыдала. Эди не стала дослушивать остальное. Она побежала вниз по лестнице, в пассаж. Вдруг на нее накатило такое хорошее настроение, что она сразу же отправилась в «Кеймарт» и купила там себе новые туфли.

Вернувшись домой из магазина, Эди скинула теплые сапоги, промокшие в этой грязище насквозь, и в отсыревших носках поднялась поглядеть, как там бабуля. Старая курица вовсю храпела, рот был распахнут настежь, как ворота в гараже. Вчера она даже не спросила про выстрелы, гораздо сильнее ее взволновали крики. Пора проведать узника.

Три засова по-прежнему были задвинуты как полагается. Эди приложила ухо к двери и целую минуту прислушивалась, прежде чем открыть. Сначала Эрик велел ей не разговаривать с узником, когда его, Эрика, нет рядом, но они ведь держат его уже так давно, — и Эрик вынужден был уступить. Какой толк держать у себя пленника, если нельзя показать ему, кто хозяин?

Он, выпрямившись, сидел в кресле, запястья и лодыжки надежно примотаны. Одеяло свалилось, и он был совершенно голый. Все тело покрылось гусиной кожей.

Когда Эди вошла, он поднял голову. Над замотанным ртом — покрасневшие, умоляющие глаза.

Эди фыркнула.

— Не мог потерпеть, а? Свинья. — Они его уже сутки не кормили, так что навалить в таз, который они подставили под дырку в кресле, — это, конечно, была сознательная провокация.

Она осмотрела рану у него на ноге. Дырочка, малость обожженная по краям, ничего серьезного.

Пленник пытался что-то сказать, хрюкая и мыча из-под закрывающей рот ленты. Эди села на кровать и оглядела его.

— Прошу прощения, заключенный. Не слышу вас. — Красные глаза выпучились еще больше, стоны стали громче. — Что-что, заключенный? Смелее.

Что бы он там ни пытался сообщить, сейчас он, должно быть, кричит. Через ленту эти звуки доносились как подземный рев.

— Заглуши мотор, ты. А то возьму отвертку и всажу ее в твою дырку от пули. Давай, а?

Узник отчаянно замотал головой, как болванчик.

Она присела перед ним на корточки.

— Хочешь знать, почему ты еще жив? — негромко спросила она. — Есть единственная причина. Вы еще живы, заключенный, потому что мы стараемся найти такое место, где никто не услышит ваших криков.

Вдруг ей на кисть руки упала горячая слеза, и она отпрыгнула, воззрившись на нее.

— Сукин сын, — сказала она и плюнула, целясь ему прямо в лицо.

Пленник нагнул голову, чтобы избежать плевка.

Эди пришлось опять сесть на корточки, чтобы его достать. Она снова и снова в него плевала — спокойно, без особой злобы, — и через какое-то время пленник даже перестал уклоняться. Эди продолжала свое дело, пока все лицо у него не заблестело от влаги. Она остановилась, только когда у нее совсем кончилась слюна.

Кардинал провел Шустрого Фредди обратно к камере и втолкнул внутрь.

— Насчет этих мокрух вы же знаете, что я тут ни при чем, совсем ни при чем. У вас нет никаких улик, ни крошечки.

В десятый раз Кардинал повторил, что никто его, Фредди, ни в каких мокрухах не подозревает, но Фредди был типичный пьяница и наркоман из маленького городка (едва сводил концы с концами, когда не сидел в тюрьме), и обвинение в убийстве было, наверное, единственным интересным событием в его жизни.

— У меня алиби есть, гад. Я могу доказать, где я был, сам знаешь. Я на тебя Боба Брэкетта напущу, начальник. Он тебе задницу надерет.

Разумеется, Фредди мог доказать, где он находился: приблизительно двадцать семь сокамерников в районной тюрьме, не считая охраны, могли бы показать под присягой, что Шустрый Фредди сидел в этом заведении под замком на протяжении последних двух лет. Кардинал получил подтверждение не позже чем через десять минут после позорного провала операции на Одиннадцатом шоссе. Он закрыл дверь камеры.

— Можешь мне пришить убийство, непреднамеренное, простое или при отягчающих, все равно тебе меня не обломать, Кардинал. Я никого не мочил.

— Фредди, я знаю, тебе тяжело с этим смириться, но факты таковы: тебя обвиняют всего лишь в угоне автомобиля и в управлении машиной в состоянии алкогольного опьянения.

Его непричастность к убийствам была очевидна, однако относительно единственного пункта, интересовавшего Кардинала, показания Фредди не отличались ясностью. А именно: видел ли он, как кто-то паркует фургон на стоянке перед таверной «Чинук»? Кардинал уже направил туда людей, которые опрашивали клиентов и персонал бара, не видел ли кто, как «шеви» въезжает на парковку. Но Шустрый Фредди слабо помнил все, что произошло после того, как он принял второй кувшинчик «лабатта» со льдом.

Через пять минут Кардинал сообщил об этом Делорм, пока они шли по коридору в гараж.

— Это все? — сухо осведомилась она. — Все, что ты из него вытянул?

— Парень налакался, и вдруг ему приспичило рвануть в Торонто, больше поехать было некуда.

Последние дня два Делорм держалась с ним как-то напряженно, и Кардиналу хотелось узнать, в чем дело. Возможно, она уже добыла доказательства его собственного преступления, и тогда получается, что она ждет момента, чтобы захлопнуть ловушку.

— Готов? — Делорм помедлила, взявшись за ручку двери.

— Готов к чему?

Запах словно молот обрушился на Кардинала.

— Господи. Вы что, парни, в кислороде не нуждаетесь?

Арсено с Коллинвудом корпели над Выдриным фургоном. Никто, кроме экспертов, не любит свою работу так сильно, подумал Кардинал. Эти двое уже десять часов парились в вонючем гараже, обрабатывая искореженные останки машины суперклеем.

Арсено помахал им затянутой в перчатку рукой, похожей на белую лапу.

— Почти закончили. Видали когда-нибудь столько пальчиков? Четыре миллиарда, не меньше. — Он хихикнул.

— Везде рука Выдры?

— И другая рука Выдры — тоже. — Арсено глянул на юного Коллинвуда, и оба залились неудержимым смехом.

— Вы на высоте, — мягко сказал Кардинал. — Вам бы теперь отдохнуть. — Во время опрыскивания фургон Выдры целиком поместили под пленку, но сейчас ее сняли, и испарения клея просто сбивали с ног. — Пошли, — скомандовал Кардинал. — Выйдем.

Они, тяжело дыша, вчетвером стояли на слепящем солнце. С декабря не было так тепло. Иногда в феврале бывают странные оттепели, достаточно долгие, чтобы, обманувшись, можно было подумать о близости весны. Снег по краям парковки был пепельного цвета. Проталины дымились на солнце.

— Извините, — жалким голосом пробормотал Арсено. — Извините нас за это.

— Вы хоть знаете, что такое вентиляция? Вам повезло, что вы еще живы.

— По-моему, у нас уже к этому делу иммунитет выработался, а, Боб?

Коллинвуд, обнимая себя за плечи от холода, важно кивнул. — Почти все пальчики — Выдры, это из тех, что не смазаны. Те отпечатки на руле, которые удалось снять, все — Шустрого Фредди. На приборной доске и дверце водителя все смазано. Кто-то все тщательно вытер, и внутри этого драндулета — тоже.

— Господи, Арсено. И вы ничего не сняли?