Взяв уголь, он в общих чертах набросал чье-то прекрасное лицо — ангела или, быть может, красивой женщины. Он сказал нам:

— Взгляните, вот так рождается красота. Вот эти две темные впадины — глаза; эти неуловимые линии — рот. Овал лица создается из контуров. Это и есть красота. — А потом, подмигнув, добавил: — Сейчас мы с ней покончим.

И довольно быстро, набрасывая одну линию за другой, распределяя светотень, он по памяти, прямо перед моим восхищенным взором, сделал портрет моей Джойи. Те же карие глаза, тот же овал лица, та же неуловимая улыбка.

Как раз в тот момент, когда я был вне себя от восхищения, маэстро прервал работу и как-то странно рассмеялся.

— С красотой мы покончили, — сказал он. — Не осталось ничего, кроме этой гнусной карикатуры.

Не понимая, я продолжал любоваться прекрасным, открытым лицом. Неожиданно маэстро разорвал рисунок пополам и бросил в горящий камин. Я онемел от удивления. И тогда он сделал то, чего я никогда не смогу ни забыть, ни простить. Обычно молчаливый, он захохотал каким-то неистовым безумным смехом.

— Ну же! Давай скорей! Спасай свою владычицу из огня!

Он взял мою правую руку в свою и перевернул моей рукой листы картона, которые на глазах превращались в разлетающийся пепел. Последний раз мелькнуло в пламени улыбающееся лицо Джойи.

Тряся обожженной рукой, я беззвучно плакал, в то время как Салаино шумно радовался безумной выходке маэстро.

Но я все равно верю в красоту. Великий художник из меня не получится, и вообще я напрасно покинул кузницу отца в Сан-Сепулькро. Великий художник из меня не получится, а Джойя выйдет замуж за сына какого-нибудь торговца. Но я все равно верю в красоту.

С потревоженным сердцем я выхожу из мастерской и бреду по улицам наугад. Красота — вокруг меня, золотисто-голубой дождь идет над Флоренцией. Я вижу эту красоту и в темных глазах Джойи, и в надменной стати Салаино — на нем шляпа, украшенная мишурой. На берегу реки я останавливаюсь и долго смотрю на свои неумелые руки.

Постепенно сгущаются сумерки, и на небе вырисовываются очертания Кампанилы. Облик Флоренции медленно темнеет, будто рисунок, на котором заштриховано слишком большое пространство. Колокол возвещает о наступлении ночи.

В страхе я ощупываю себя и бросаюсь бежать, мне жутко раствориться в сумерках. В вечернем облаке, мне кажется, я угадываю холодную и неприятную улыбку маэстро, от которой мне становится еще тяжелее на сердце. И тогда я медленно, с поникшей головой, бреду по улицам, где с каждой минутой сгущается мрак, и знаю, что когда-нибудь навсегда исчезну из памяти людей.

1950

Он преследовал ее по всей библиотеке — меж столов, стульев, пюпитров. Он убегала, крича о женских правах, всегда попираемых. Их разделяли пять тыщ нелепых лет. Пять тыщ лет ее неизменно притесняли, унижали, превращали в рабыню. Он пытался оправдаться; скороговоркой, отрывисто возносил ей хвалу; голос его прерывался, руки дрожали.

Напрасно искал он книги, каковые могли бы помочь ему. Библиотека была огромным вражеским арсеналом, она специализировалась на испанской литературе XVI–XVII веков, конек которой — вопросы чести и стилевые концепции.

Юноша без устали цитировал X. X. Баховена, мудреца, которого должна бы прочесть каждая женщина — он показал великую роль женщин в доисторический период. Если бы книги сего мудреца были сейчас под рукой, молодой человек развернул бы перед девушкой целую панораму той давней цивилизации, когда земля повсюду источала сокровенную влажность чрева, где правила женщина и где мужчина пытался возвыситься над нею с помощью свайных построек.

Но девушка оставалась равнодушна к подобным басням. Более того, матриархат, к тому же неисторический и едва ли существовавший реально, только увеличил ее негодование. Она убегала — от стеллажа к стеллажу, иногда поднималась на библиотечные лесенки и осыпала несчастного молодого человека градом упреков. Неожиданно, когда уже казалось, что поражение неизбежно, юноше явилась подмога. Он вспомнил о Хайнце Вольпе. Когда он стал цитировать этого автора, голос молодого человека зазвучал как никогда мощно.

«Первоначально существовал только один пол — слабый, и он воспроизводил сам себя. Но со временем стали рождаться существа болезненные, бесплодные, негодные для материнства. Однако мало-помалу эти существа присвоили себе некие важные органы. И наступил момент, когда процесс стал необратим. Женщина поняла — увы, слишком поздно, — что ей для самооплодотворения не хватает уже доброй половины клеток и необходимо взять их в мужчине, который стал мужчиной в силу прогрессивной сепарации и непредвиденного возвращения туда, откуда вышел».

Доводы Вольпе тронули сердце девушки. Она взглянула на молодого человека с нежностью.

— На протяжении всей истории мужчина был лишь плохим сыном своей матери, — сказала она со слезами на глазах.

И, прощая всех мужчин, она простила своего преследователя. Молнии ее взглядов погасли; словно мадонна, потупила она очи. Ее уста, прежде презрительно сжатые, стали мягкими и сладостными, словно спелый плод. Он почувствовал, как его рот и руки полнятся нежностью мифа. И приблизился к дрожащей Еве, и Ева не убежала.

И там, в библиотеке, подле фолиантов концептуальной литературы, среди громоздких и ненужных декораций, был вновь разыгран тысячелетний эпизод, напоминающий о жизни в свайных постройках.

Теперь я только и делаю, что думаю о моем убийце, об этом неразумном застенчивом юноше, который приблизился ко мне как-то раз, когда я выходил с ипподрома. Тогда, прежде чем он успел коснуться моей туники, стражники едва не разорвали его на куски.

Я почувствовал около себя дрожь его тела. Решимость билась в нем, словно вздыбленная квадрига. Я видел, как его рука потянулась к спрятанному кинжалу, но, слегка изменив свой маршрут, помог ему не свершить задуманное. Изнемогающий, он остался стоять, прислонясь к колонне.

Мне кажется, я его видел раньше; его чистое лицо в толпе подонков невозможно забыть. Помню, как однажды из дворцовой кухни выбежал повар, гонясь за юношей, укравшим кухонный нож. Готов поклясться, что этот парень — неопытный убийца, и я умру от ножа, которым режут на кухне мясо.

В день, когда толпа пьяных солдат, протащив по улице труп Ринометоса, ворвалась в мой дом, чтобы провозгласить меня императором, я понял, что жребий мой брошен. Я покорился судьбе и оставил жизнь роскоши, лености и порока, чтобы превратиться в услужливого палача.

Теперь настал мой черед. Этот юноша, несущий за пазухой мою смерть, преследует меня неотступно и навязчиво. Я должен помочь ему покончить с излишней осторожностью. Нужно ускорить нашу встречу, обрекающую меня на позорную смерть тирана, пока какой-нибудь узурпатор не опередил его.

Этой ночью я буду гулять один в императорских садах. Буду умыт и надушен. Надену новую тунику и выйду навстречу убийце, притаившемуся за деревом.

Я увижу, как стремительный взмах кинжала, словно вспышка молнии, озарит мою темную душу.