Немедленно послали за врачом, который дал ей успокоительное снадобье и объяснил, что, если она проведет в покое весь день, угроза ее жизни минует. Ханна отказывалась от снадобья, говорила, что она просто испугалась, но врач не верил, что женщина может пережить подобный шок без вреда для своего самочувствия и, что еще важнее, для самочувствия ребенка в ее утробе. Даниель бросал на Мигеля грозные взгляды, но ничего не сказал, не предъявил никаких обвинений. Тем не менее Мигель не мог не признать простую истину: его отношения с братом никогда не будут прежними.

Когда однажды вечером я возвращался домой после вечерней молитвы (да, не удивляйтесь, вечерней молитвы, ибо, слава богу, было несколько небольших синагог, которые не подчинялись маамаду и позволяли мне молиться вместе с остальными при условии, что я не буду попадаться на глаза), я почувствовал, как кто-то схватил меня за плечо. Я поднял голову, ожидая увидеть какого-нибудь отчаявшегося должника, который, боясь за свою жизнь, решил нанести удар Алферонде прежде, чем ударит он. Но я увидел Соломона Паридо.

– Сеньор, – сказал я, вздохнув с облегчением, – я не ожидал вашего визита так скоро.

Паридо был в нерешительности. Он не был в восторге от встречи со мной, как и я от встречи с ним. Возможно, ему эта встреча была даже больше не по душе. Мне было нечего терять, ему мешала его гордость.

– Я не думал, что стану искать встречи с вами, – произнес он.

– И все же, – заметил я, – вы крадетесь по улицам и поджидаете меня.

У меня была причина для беспокойства. Что, если он видел, как я был на службе? Но он ничего не сказал, а такую ценную карту он всяко не преминул бы разыграть. Значит, пришел я к заключению, мои друзья из маленькой синагоги в безопасности.

Паридо сжал челюсти, словно собирая свою волю в кулак, и повернулся ко мне:

– Я хочу знать о том, какие у вас с Мигелем Лиенсо планы.

Я ускорил шаг, немного. Это была маленькая хитрость, которую я усвоил так давно, что в большинстве случаев пользовался ею машинально. Когда вы меняете темп ходьбы, ваш попутчик начинает нервничать. Ему приходится думать о тривиальных вещах, и он не может сосредоточиться на чем-то более важном.

– Меня удивляет ваша самонадеянность, – сказал я. – С чего вы решили, что я открою своему врагу тайные планы, если они у меня, предположим, есть?

– Возможно, я ваш враг, как вы изволили выразиться, но Лиенсо ведь нет. Вы им манипулируете.

Я засмеялся:

– Если вы так думаете, почему вы ему это не скажете?

– Все зашло слишком далеко, он теперь мне не поверит. Я попросил его брата предостеречь его насчет вас, но сомневаюсь, что от этого будет толк.

– Я тоже сомневаюсь. Умнее было бы попросить брата посоветовать Мигелю заняться со мной совместной коммерцией. – Я ему подмигнул. – Я слышал, кто-то подложил свиную голову на крыльцо его брата. Я подумал, быть может, вы, сеньор, знаете, кто мог это сделать?

– Как вы смеете обвинять меня в таком гнусном преступлении? Послушайте, Алферонда. Если вы друг Лиенсо, остановите его. Если он станет мне поперек дороги, я его уничтожу.

– Вы думаете, – покачал я головой, – что можете уничтожить кого захотите. Думаете, что можете творить чудеса. Ваша власть парнасса окончательно вас испортила, Паридо, и вы даже сами этого не видите. Вы стали карикатурой на человека, которым были когда-то. Вы угрожаете мне, вы угрожаете Лиенсо – повсюду вам мерещатся заговоры. Мне вас жаль. Вы перестали отличать, где реальность, а где ваши фантазии.

Он выпучил глаза, и по его лицу было видно, что я задел его за живое. Это была самая старая из всех моих хитростей, но я хорошо ее знал. И часто ею пользовался. Искренность способна обезоружить даже самого непреклонного врага.

– Подумайте, – сказал я, используя полученное преимущество, – в чем вы обвиняете меня и в чем обвиняете Мигеля. Вы действительно думаете, что люди могут устраивать эти дикие заговоры? Вам не кажется, что из-за вашей подозрительности и жадности вы не только подозреваете то, чего не существует, но и наносите другим реальный вред?

– Я вижу, что теряю время, – сказал он и отвернулся.

Но я был не из тех, кто упустит рыбу, попавшую на крючок.

– Вы не потеряете время, – крикнул я ему вдогонку,– если задумаетесь над тем, что я вам сказал. Вы не правы, Паридо. Вы не правы по отношению ко мне и по отношению к Лиенсо. Еще не поздно искупить свои грехи.

Он ускорил шаг, ссутулившись, словно защищался от того, что я мог бросить ему вслед. И я бросил: я бросил ему вслед ложь, эта ложь била сильнее любого камня, потому что была очень похожа на правду.

Таким же образом вы можете заставить доверчивого крестьянина, который отдал вам последнюю монету, поверить, будто обычный человек с волосатой спиной – оборотень. Он будет бояться, а вдруг это и вправду оборотень; так что вам нужно лишь показать пальцем и шепнуть, а крестьянин сам услышит вой.

В тот вечер, лежа в постели, Ханна ела суп и непринужденно беседовала с мужем. И Мигель, и Даниель оба вздохнули с облегчением, хотя угроза еще не миновала. Мигель тщательно избегал Даниеля, но поздно вечером пришла Аннетье и сказала, что брат ждет его в своем кабинете. Когда Мигель вошел, Даниель что-то писал, склонившись над письменным столом при свете хорошей свечи. Еще три или четыре зажженные свечи трепетали от ветерка, дувшего в открытое окно. Даниель курил едкий табак, и у Мигеля заболела голова.

– Как себя чувствует твоя жена? – спросил Мигель.

– Я уже не опасаюсь за ее жизнь. Такой испуг, сам знаешь, может быть смертельно опасен для хрупкой женщины, особенно в ее положении. Но врач уверяет, что ребенку ничего не угрожает.

– Рад слышать. Все это ужасно.

Даниель замолчал. Он взял со стола перо и положил его обратно.

– Это действительно ужасно. Мигель, что тебе об этом известно?

Хотя добрую половину дня Мигель провел размышляя, как лучше ответить на подобные вопросы, он не знал, что сказать, дабы разрядить обстановку. Чего хотел Даниель – признания или чтобы его успокоили?

– Не могу сказать ничего определенного, – наконец сказал Мигель брату.

– Но у тебя есть идеи. – Это был не вопрос, а утверждение.

– Не скажу, что у меня нет догадок, но точно не знаю.

– Может быть, поделишься своими догадками?

Мигель покачал головой:

– Говорить тебе о моих предположениях было бы неправильно. Какой толк обвинять кого-то, если я ничего не могу доказать.

– Не можешь ничего доказать? – Даниель хлопнул ладонью по столу. – А свиная голова разве не доказательство? Не забывай, что ты живешь в моем доме и что твое поведение ставит под угрозу мою семью. Сегодня я чуть не потерял жену и ребенка. Я настаиваю, чтобы ты сказал мне о своих подозрениях.

Мигель вздохнул. Он не хотел делиться своими предположениями, но кто будет отрицать, что его вынудили это сделать.

– Ну хорошо. Я подозреваю Соломона Паридо.

– Что?! – изумленно выпучил глаза Даниель. Он забыл, что начал затягиваться, и дым медленно выходил у него изо рта. – Ты с ума сошел?

– Вовсе нет. Именно такой подлый план мог родиться в уме Паридо. И ты это знаешь не хуже меня. Он строит против меня козни, а лучший способ запятнать мое имя – подложить мне под дверь эту вещь, будто я сам навлек все на себя.

– Нелепо. Что за абсурдная логика! С какой стати сеньору Паридо делать что-либо подобное? Откуда такой праведный человек возьмет нечистое животное?

– У тебя есть другое объяснение этому безумству?

– Да, – сказал Даниель, важно кивнув с видом судьи.– Полагаю, ты задолжал кому-то большую сумму денег. Думаю, это может быть карточный долг или результат какой-то преступной деятельности. Поэтому человек не может обратиться в суд. Эта омерзительная вещь на пороге моего дома – предупреждение тебе: либо ты заплатишь долг, либо тебя ожидают самые неприятные последствия.