Дэйкин перебрал пачку бумаг на столе и зачитал одну:

– «Застрелен – по-видимому, бандитами – англичанин, путешествовавший на собственной машине из Персии в Ирак». «Курдский купец, спустившийся с гор, попал в засаду и был убит». «Другой курд, Абдул Хассан, расстрелян в полиции по подозрению в контрабанде сигарет». «На Ровандузской дороге обнаружен труп мужчины, впоследствии опознан: армянин, водитель грузовика». И все жертвы, заметьте, объединяет некоторое приблизительное сходство. Рост, вес, волосы, телосложение примерно соответствуют описанию Кармайкла. Так что там не полагаются на авось. Их действия имеют целью перехватить его во что бы то ни стало. В Ираке же его ждет еще больше опасностей. Садовник в посольстве, прислуга в консульстве, служащий в аэропорту, в таможне, на железнодорожном вокзале… Все гостиницы под наблюдением… плотное, неразрывное кольцо.

Кросби вздернул брови.

– Вы думаете, такая широкая организация, сэр?

– Без сомнения. А утечки происходят даже в нашем ведомстве. И это самое ужасное. Могу ли я быть уверен, что предпринимаемые нами меры для благополучного прохода Кармайкла в Багдад уже не стали известны той стороне? Самый простой шаг в игре, как вы знаете, – перекупить кого-нибудь в чужом лагере.

– И у вас есть… э-э… подозрения?

Дэйкин медленно покачал головой.

Кросби перевел дух.

– Ну, а пока, – проговорил он, – мы продолжаем выполнять приказ?

– Да.

– А как насчет Крофтона Ли?

– Он согласился приехать в Багдад.

– Все съезжаются в Багдад, – сказал Кросби. – Даже дядя Джо, как вы сказали, сэр. Но если здесь что-нибудь случится с президентом, аэростат, как говорится, взовьется на недосягаемую высоту.

– Не должно ничего случиться, – сказал Дэйкин. – На то здесь мы. Чтобы ничего не случилось.

Кросби ушел, а Дэйкин остался сидеть, горбясь над столом.

– В Багдад съезжаются гости… – пропел он себе под нос.

Он нарисовал на промокательной бумаге круг, подписал: «Багдад», вокруг точечками изобразил верблюда, самолет, пароход, паровозик с дымом. А в углу – нечто вроде паутины, в середине паутины – имя: «Анна Шееле». И снизу большой вопросительный знак.

Затем надел шляпу и вышел из конторы. На улице Рашид один прохожий спросил у другого, кто это.

– Вон тот? Да это же Дэйкин. Служит тут в одной нефтяной компании. Вообще он ничего. Но размазня. Всегда будто со сна ходит. И пьет, говорят. Безнадежный случай. В здешних краях кто не напорист – ничего не добьется.

– Данные по имуществу Кругенхорфа у вас готовы, мисс Шееле?

– Да, мистер Моргенталь.

Мисс Шееле, невозмутимая и безупречная, положила на стол босса требуемые бумаги.

Он прочитал и удовлетворенно крякнул.

– По-моему, неплохо.

– Я тоже так думаю, мистер Моргенталь.

– Шварц уже здесь?

– Дожидается в приемной.

– Давайте его сюда.

Мисс Шееле нажала соответствующую кнопку – одну из шести.

– Я вам не нужна, мистер Моргенталь?

– Как будто бы нет, мисс Шееле.

Анна Шееле бесшумно выскользнула из кабинета.

Она была платиновая блондинка – но совсем невидная из себя. Льняные волосы гладко зачесаны со лба назад и сколоты валиком на затылке. Умные голубые глаза загорожены толстыми стеклами очков. Личико аккуратное, но невыразительное. Нет, положения в жизни она добилась не женским обаянием, а исключительно высокой компетентностью. Она держала в голове все: имена, даты, сроки – и не нуждалась ни в каких записях. Деятельность крупного учреждения она организовала так, что оно у нее работало, как хорошо смазанный механизм. Воплощенная ответственность, она обладала неисчерпаемой энергией, была всегда сдержанна и безукоризненно владела собой.

Отто Моргенталь, глава международной банкирской фирмы «Моргенталь, Браун и Шипперке», отлично сознавал, что обязан Анне Шееле очень многим, чего ни за какие деньги не купишь. Он доверял ей безоговорочно. Ее память, опыт, ее хладнокровный, четкий ум не имели цены. Он платил ей высокое жалованье и готов был надбавить еще по первому ее намеку.

Она знала досконально не только его бизнес, но и его личную жизнь. Он советовался с ней, когда возникли сложности со второй миссис Моргенталь, – это она порекомендовала развод, и она же назвала сумму алиментов. И ни соболезнований, ни любопытства. Не в ее характере, так считал мистер Моргенталь. Он вообще не представлял себе, чтобы у нее могли быть какие-то личные чувства, и никогда не задавался вопросом, о чем она думает. По его понятиям, у нее и мыслей никаких быть не могло – то есть, конечно, посторонних мыслей, не связанных с компанией «Моргенталь, Браун и Шипперке» и с его, Отто Моргенталя, личными трудностями.

Потому не было предела его изумлению, когда, направляясь к двери, она сказала:

– Я хотела бы, если можно, получить отпуск на три недели, мистер Моргенталь. С будущего вторника.

Он вылупил глаза и смущенно пробурчал в ответ:

– Э-э-э, это было бы крайне некстати. Крайне.

– Не возникнет ни малейших затруднений, мистер Моргенталь. Мисс Уайгет вполне со всем справится. Я оставлю ей свои записи и подробные указания. А слиянием компаний Эшера займется мистер Корнуолл.

Все так же растерянно мистер Моргенталь осведомился:

– Вы ведь… это… м-м-м… не по болезни?

Что мисс Шееле способна заболеть, казалось ему немыслимым. Даже микробы должны из почтения держаться от нее в стороне.

– О нет, мистер Моргенталь. Я хочу съездить в Лондон повидаться с сестрой.

– С сестрой? – Он и не знал, что у нее есть сестра. По его понятиям, у мисс Шееле вообще не могло быть родных и близких. И она ни о чем таком до сих пор никогда не заикалась. А вот теперь, пожалуйста, сестра в Лондоне. В прошлом году осенью она сопровождала его в поездке в Лондон, и тогда ни о какой сестре речи не было.

Со справедливой укоризной в голосе он сказал:

– Первый раз слышу, что у вас есть сестра в Англии.

– Есть, мистер Моргенталь, – чуть-чуть улыбнувшись, ответила мисс Шееле. – Замужем за англичанином, сотрудником Британского музея.[8] Ей предстоит серьезная операция, и она просит, чтобы я находилась при ней. Я хочу поехать.

Иными словами, как понял Отто Моргенталь, она уже твердо решила, что поедет.

– Хорошо, хорошо, – ворчливым тоном сказал он. – Но возвращайтесь по возможности скорее. Рынок еще никогда так не лихорадило. Всё они, коммунисты. Того гляди, война разразится. Мне иногда вообще представляется, что это единственный выход. Здесь от них уже просто житья не стало, совершенно житья не стало. А теперь президент надумал ехать к ним на конференцию в Багдад. На мой взгляд, это обыкновенный обман. Они его заманивают. Багдад, видите ли! Жутче места не нашли!

– Ничего, я уверена, что его будут очень бдительно охранять, – попыталась успокоить его мисс Шееле.

– В прошлом году они захватили иранского шаха, помните? В Палестине захватили Бернадотта.[9] Безумие, вот что это такое. Чистое безумие. Весь мир сошел с ума, честное слово, – сумрачно заключил мистер Моргенталь.

Виктория Джонс грустно сидела на скамейке в сквере Фиц-Джеймс-Гарденс, с головой уйдя в скорбные – даже, пожалуй, покаянные – мысли о том, как нехорошо свои природные таланты пускать в ход где не надо.

Виктория, как и все мы, обладала и достоинствами и недостатками. Из положительных ее свойств назовем великодушие, добросердечие и храбрость. Некоторый природный авантюризм можно рассматривать и так и эдак – слишком высоко ценятся в наш век стабильность и надежность. Главным же пороком ее была склонность лгать, причем и в подходящие, и в совершенно не подходящие моменты. Вымысел для нее всегда был неизмеримо соблазнительнее правды. Виктория лгала гладко, непринужденно и вдохновенно. Если она опаздывала на работу (что случалось достаточно часто), ей мало было пробормотать в свое оправдание, что у нее, мол, часы остановились (хотя так оно нередко и бывало) или что долго не приходил автобус. Она предпочитала рассказать, что поперек улицы на пути у автобуса лежал сбежавший из зоопарка слон или что в магазин, куда она забежала по дороге, ворвались налетчики, и пришлось помогать полиции в их поимке. Если бы по Стрэнду рыскали тигры, а в Тутинге[10] бесчинствовали кровожадные бандиты – вот это была бы жизнь по ней.