«А Эдвард, который кажется таким нормальным, на самом деле сумасшедший! – вдруг поняла Виктория. – Наверно, человек не может не сойти с ума, если берет на себя роль бога. Говорят, что главная христианская добродетель – смирение. Теперь понятно почему. Смирение позволяет сохранять разум и оставаться человеком…»

– Пора, – сказал он. – Надо доставить тебя в Дамаск и разработать план действий на послезавтра.

Виктория живо вскочила. Только бы выбраться из этого Девоншира и снова очутиться в людном Багдаде, в отеле «Тио», под крылышком у шумного, приветливого, любезного Маркуса, и Эдвард будет не так страшен. Ей предстоит двойная роль: надо по-прежнему обманывать Эдварда, изображая собачью преданность, и в то же время тайно сорвать его планы. Она сказала:

– Ты думаешь, мистер Дэйкин знает, где Анна Шееле? Может, мне попытаться разузнать? Глядишь, он обмолвится.

– Вряд ли. К тому же ты Дэйкина не увидишь.

– А он велел мне сегодня вечером к нему зайти, – без зазрения совести соврала Виктория, ощутив холодок в спине. – Ему покажется странно, что я не явилась.

– Теперь уже неважно, что ему покажется. У нас уже все продумано. – Он добавил: – В Багдаде тебя больше не увидят.

– Но, Эдвард, в «Тио» все мои вещи! Я номер сняла.

Шарф, бесценный шарф.

– Твои вещи тебе больше не понадобятся пока. У меня для тебя готова другая одежда. Поехали.

Они снова уселись в автомобиль. Виктория думала: «Можно было ожидать, что Эдвард больше не допустит моей встречи с мистером Дэйкином, после того как я его уличила, не такой же он все-таки дурак. Он верит, что я от него без ума, в этом он, по-моему, не сомневается, но, конечно, рисковать не станет».

Она спросила:

– А если меня начнут искать, когда увидят, что я не появляюсь?

– Мы это уладим. Официально ты попрощаешься со мной на мосту и отправишься навестить знакомых на западном берегу.

– А на самом деле?

– Потерпи – увидишь.

Виктория замолчала, и они покатили, трясясь и подскакивая, по камням, между пальмовыми стволами, по мосткам через оросительные канавы.

– Лефарж, – буркнул себе под нос Эдвард. – Что, черт возьми, хотел Кармайкл этим сказать?

У Виктории испуганно заколотилось сердце.

– Ах да, – проговорила она. – Забыла тебе сказать. Может, это неважно, не знаю. К нам на раскопки в Тель-Асвад приезжал человек, которого звали месье Лефарж.

– Что? – Эдвард так всполошился, что чуть не остановил автомобиль. – Когда?

– Ну, не знаю, примерно с неделю назад. Говорил, что едет с раскопок в Сирии, там месье Парро, кажется, копает.

– А два француза, Андре и Жюве, при тебе не появлялись?

– Как же, – ответила Виктория. – У одного еще заболел живот, он ушел в дом и лег.

– Это были наши люди, – сказал Эдвард.

– А зачем они приезжали? Меня искали?

– Н-нет. Я понятия не имел, где ты. Но Ричард Бейкер находился в Басре одновременно с Кармайклом. Была мысль, не передал ли Кармайкл что-то Бейкеру?

– Он жаловался, что у него в вещах рылись. Нашли они что-нибудь?

– Нет. Ты постарайся вспомнить, Виктория, месье Лефарж приезжал до этих двоих или позже?

Виктория отчаянно наморщила лоб, соображая, какой образ действий приписать мифическому месье Лефаржу.

– Это было… Да, точно, накануне того дня, когда приезжали они, – наконец заключила она.

– И что он делал?

– Ну что? Пошел на раскопки с профессором Понсфутом Джонсом. А потом Ричард Бейкер увел их в дом смотреть ценные находки.

– Значит, пошел в дом с Бейкером. И они разговаривали?

– Наверно. Не станешь же рассматривать разные интересные предметы в полном молчании, правда?

– Лефарж, – задумчиво повторил Эдвард. – Что еще за Лефарж? Почему у нас на него ничего нет?

Викторию так и подмывало ответить: «Он родной брат миссис Харрис».[131] Но она сдержалась. Очень это удачно она придумала месье Лефаржа. Он теперь уже ей ясно представлялся – такой хилый, болезненный молодой человек с усиками и черными волосами. И когда Эдвард попросил, она описала его точно и подробно.

Автомобиль уже ехал по окраине Багдада. Но вот Эдвард свернул на улицу, застроенную виллами в псевдоевропейском стиле, с балконами и садиками. Перед одной из вилл стоял большой загородный автомобиль. Эдвард остановился позади него, и они с Викторией вышли и поднялись по ступенькам на крыльцо.

В дверях их встретила сухощавая смуглая женщина, Эдвард заговорил с ней по-французски, и притом очень быстро, так что Виктория, знавшая французский не ахти как, поняла только общий смысл: вот эта девушка, и перемены должны быть произведены немедленно.

Француженка обратилась к Виктории и вежливо пригласила ее следовать за собой.

Она привела ее в спальню, там на кровати было разложено облачение монахини. По знаку француженки Виктория все с себя сняла, надела грубую шерстяную рубашку, а поверх – темную ризу в широких средневековых складках. Француженка приладила ей на голову монашеский плат. Виктория украдкой взглянула в зеркало: бледное простое личико в обрамлении пышного белого платка, мелко собранного под подбородком, выглядело каким-то неземным и невинным. Француженка надела ей на шею нитку деревянных четок. И после этого ее, шаркающую по полу подошвами слишком просторных грубых башмаков, вывела к Эдварду.

– Годится, – одобрил Эдвард. – Смотри все время в пол, особенно при мужчинах.

Затем к ним вышла сама француженка, тоже одетая монахиней. Эдвард проводил их к большому автомобилю, за рулем которого теперь сидел рослый смуглый мужчина в европейском платье.

– Дальше все зависит от тебя, Виктория. Выполняй в точности то, что тебе будет сказано, – произнес Эдвард с металлом в голосе.

– А ты разве не едешь, Эдвард? – жалобно спросила Виктория.

Он улыбнулся.

– Мы увидимся через три дня, – сказал он. И с прежней вкрадчивостью тихо добавил: – Не подведи меня, дорогая. Только тебе одной под силу это дело. Я тебя люблю, Виктория. Не рискну при людях поцеловать монахиню – но хотел бы.

Виктория по-монашески скромно опустила глаза, выполняя полученные наставления, – но в действительности просто пряча взыгравшую ярость.

«Ну Иуда!» – мысленно выругалась она.

А вслух все так же любовно произнесла:

– Я, похоже, и вправду твоя христианская раба.

– Ну и умница, – сказал Эдвард. – И не волнуйся. Документы у тебя в полном порядке, на сирийской границе все пройдет без сучка и задоринки. Кстати, твое церковное имя – сестра Мария. Все бумаги у сестры Терезы, которая тебя сопровождает, и она будет распоряжаться, а ты только смотри все выполняй – не то, я честно тебя предупреждаю, быть беде.

Он отошел от дверцы, приветливо помахал рукой, и автомобиль тронулся.

Виктория откинулась на спинку сиденья и принялась обдумывать, как вести себя дальше. Можно, проезжая через Багдад или на сирийском пограничном пропускном пункте, поднять шум, закричать: «Спасите!», заявить, что ее увозят насильно, против ее воли, – словом, так или иначе выразить протест не откладывая.

К чему это приведет? Ясно, что всего вероятнее – к гибели Виктории Джонс. Виктория заметила, как сестра Тереза деловито спрятала в рукаве маленький пистолет. Ей не дадут возможности высказаться.

А можно подождать до Дамаска. И выразить протест там. Вероятно, исход будет тот же. Или ее слова опровергнут с помощью показаний шофера и монахини-спутницы. Предъявят документы, что она психически больна.

Самое правильное – принять их план и выполнить все, как они требуют. Вернуться в Багдад под именем Анны Шееле и сыграть роль Анны Шееле до конца. Потому что тогда, напоследок, неизбежно наступит мгновенье, когда она очутится вне их власти, и Эдвард утратит контроль над ее действиями и словами. Если поддерживать в Эдварде уверенность, что она пойдет ради него на все, то в конце концов она окажется одна, когда надо будет встать перед делегатами конференции и предъявить подложные документы, – и Эдварда там не будет. Что может ей помешать тогда заявить: «Я – не Анна Шееле, а эти бумаги ложные и сфабрикованные»?