Эллисон распрощалась с Дэном. Через месяц она начнет работать в «Элегансе», воспитывая и испытывая невероятный новый талант, который, как Феникс, поднялся из пепла ее погибших мечтаний.

А сегодня она поедет верхом. Иллюзий Эллисон не строила. Она никогда не сможет брать препятствия, принимать участие в соревнованиях, никогда не выиграет золотую олимпийскую медаль, не посвятит свою жизнь верховой езде, никогда не будет тренировать и обучать других.

Когда они пришли на конюшню, Эллисон направилась в кладовую, где хранилось снаряжение. Вчера она позвонила, чтобы узнать, по-прежнему ли ее ключ подходит к замку кладовой и не будет ли возражений, если она прокатится на одной из клубных лошадей. Ну разумеется, ответил ей удивленный голос. С чего им было менять замок? И почему должны были измениться правила и привилегии клуба?

Изменений не было, за исключением того, что все изменилось для самой Эллисон.

– Здравствуй, Рыжая, – спустя десять минут прошептала Эллисон, уже взяв седло и уздечку в кладовой, расписавшись в журнале членов клуба и пройдя вдоль ряда денников к одному, когда-то знакомому. – Помнишь меня?

Лошадь тихонько заржала, и Эллисон улыбнулась. Полное имя Рыжей было Рыжая Леди Бель-Эйр. Многие годы Рыжая и Эллисон – лошадь с пламенеющей гривой и всадница с пламенеющими волосами – были двумя Рыжими Леди Бель-Эйр. Даже когда она получила Смокинга и часами тренировалась, беря на нем препятствия и выступала на соревнованиях, на Рыжей Эллисон по-прежнему ездила на прогулки. Если Смокинг едва волочил свои породистые чемпионские ноги, почувствовав, что предстоит обычная прогулка, то Рыжая сразу же прядала ушами, встряхивала золотисто-рыжей гривой и дрожала от возбуждения.

Может быть, сегодня, подумала Эллисон, они с Рыжей смогут отправиться на прогулку, после того как она проедет в манеже.

После.

Паника возвращалась, насылая небольшие волны головокружения, и каждая из этих маленьких волн, если не взять их под контроль, угрожала превратиться в чудовищную волну, все сметающую, поглощающую и разрушающую. Эллисон стояла на страже, борясь с этими волнами.

Эллисон сражалась с паникой и мыслью, что лошадь может неожиданно дернуться от страха и это снова ввергнет ее в немыслимый кошмар.

Но Рыжая не дернулась. Она перешла на легкий галоп, с готовностью подчиняясь безмолвным командам опытного седока.

Уинтер наблюдала за ними из дальнего угла открытого манежа, скрестив пальцы и затаив дыхание. Прошло пятнадцать минут, и она немного расслабилась, покоренная грацией, элегантностью и слаженными движениями лошади и всадницы. Глаза Уинтер увлажнились, сначала от грусти, когда она вспомнила о разбитых мечтах Эллисон, потом, несмотря на сильное напряжение, от счастья, когда она увидела улыбку и сияющие глаза своей лучшей подруги. Физические раны Эллисон зажили давным-давно. Но до этого момента Уинтер не понимала, что Эллисон так окончательно и не выздоровела.

Через полчаса Эллисон остановила Рыжую перед Уинтер.

– Чудесно! – Уинтер улыбнулась разрумянившейся, счастливой подруге.

– Спасибо. Я чувствую себя замечательно. Думаю, мы с Рыжей проедемся по Кенсингтонской тропе.

Прогулочные дорожки в клубе носили очаровательные британские названия: Кенсингтон, Виндзор, Найтсбридж, Ковент-Гарден. Кенсингтонская тропа была рассветной, она шла по восточному участку – через рощу карликовых пальм и заросли папоротника к обрыву, с которого открывался вид на Лос-Анджелес, горы Сан-Бернардино, на только что взошедшее солнце. Виндзорская тропа вела на закат, извиваясь к западу, к виду на Тихий океан, от которого захватывало дух. Другие дорожки пересекались, как нитки на вышивании, теряясь среди роскошных роз, сирени, азалий и рододендронов.

Уинтер хотела было возразить, но передумала. Эллисон чувствовала себя хорошо, лучше, чем раньше.

– Тогда я выпью кофе в клубе и вернусь через час или два.

– Нет. Когда я закончу, я позвоню маме.

Эллисон не стала заранее беспокоить родителей, но теперь ей не терпелось обрадовать их. Шон Фитцджеральд был страстным наездником; любящий отец, он крепко обнимет ее, понимание пересилит в нем страх. Материнское объятие тоже будет крепким; Патриция не питала страсти к верховой езде, но разделяла желание своего мужа видеть Эллисон прежде всего счастливой.

– Хорошо. Тогда как насчет праздничного ужина в Чарт-Хаусе в Малибу сегодня вечером?

– С удовольствием, Уинтер. Спасибо, что была рядом со мной.

Уинтер стиснула кожаную обмотку руля своего «мерседеса». Она сидела так уже двадцать минут в машине на парковке для членов клуба. Подъезжали посетители – встречи за изысканным завтраком, уроки тенниса, бассейн, верховая езда, – и она уже начала привлекать озабоченные взгляды.

Эллисон обрела мир. Эллисон одолела своих демонов. Эллисон отыщет новую мечту.

«А ты, Уинтер? – Я не такая сильная, как Эллисон. – Вспомни, что сказал Марк. В следующий раз! Что ты ему расскажешь? Ты не можешь ему лгать. Его глаза не дадут этого сделать. – Я знаю!»

Усадьба на Белладжо – усадьба Уинтер – находилась всего в полумиле отсюда. Сколько раз за последние пять лет она проезжала мимо, заставляя взгляд скользнуть, хотя бы бегло, по проему в десятифутовой стене бугенвиллей и по извилистой подъездной дорожке, которая вела к ее дому?

Там жили демоны Уинтер. Там умерли мечты Уинтер.

Прошло пять лет. Зачем возвращаться сейчас?

«Потому что у тебя нет другого выхода. Ты должна примириться с одинокой, нелюбимой, напуганной девочкой, которая живет внутри тебя».

Уинтер тихо вздохнула и повернула ключ зажигания.

Всего в полумиле отсюда…

Лос-Анджелес, штат Калифорния

Январь 1961 года

Рождение Уинтер Карлайл было новостью, и Ванесса Гоулд напечатала об этом во «Всем, что блестит» раньше всех в мире, обскакав известных ведущих колонок в Лос-Анджелесе и, к огромному удовольствию Ванессы, даже журналистов с Флит-стрит. Сообщения об этом младенце, плоде любви американской актрисы, голливудской любимицы Жаклин Уинтер и известного и необыкновенно удачливого английского режиссера Лоренса Карлайла, украсили первые страницы газет от Голливуда до Лондона. Это дитя любви должно было появиться на свет точно в День святого Валентина.

Но в Новый год, сразу после полуночи, через несколько минут после рождения ребенка, Ванессе позвонил один из ее самых надежных информаторов. Еще звучала фоном «Застольная» и сыпались на пол конфетти, а поцелуи разгоряченных шампанским знаменитостей уже становились крепче и продолжительнее.

Едва поговорив по телефону, Ванесса покинула новогоднее гала-представление у Сирано. Сначала она поспешила в больницу, и это того стоило, потому что она смогла поговорить с сияющим Лоренсом Карлайлом, потом в контору и наконец в типографию, где она настояла на своем, и явно недовольный наборщик заменил набранный за несколько часов до этого текст на новый.

Потом Ванесса поехала в свое бунгало на Сент-Клод и налила себе бокал шампанского. Прежде чем сделать глоток, она подняла хрустальный бокал в сторону юга, туда, где в роддоме лежала новорожденная девочка, а затем на восток, в сторону Англии, где ведущие колонок с Флит-стрит скоро станут ее завистливыми соперниками.