Эллисон и Питер катались в этом душистом раю три часа. Когда они вернулись в паддок, внутренний круг, который до этого пустовал, уставили разноцветными опасными препятствиями. Проезжая мимо препятствий, Эллисон внимательно посмотрела на них. Когда они вернули лошадей в конюшню, она повела Питера назад в паддок.

Питер наблюдал за глазами Эллисон, пока она пристально смотрела на барьер из зеленых и белых поперечных жердей. Задумчивые глаза, серьезные глаза, решительный взгляд.

Эллисон никогда никому не говорила, она не смела, но знала уже давно.

– Когда-нибудь я возьму это препятствие, – спокойно поклялась Эллисон. Когда она повернулась к Питеру, к мужчине, которого любила, который верил, что все возможно, глаза ее сияли. – Ты будешь здесь, когда я покорю его, Питер? Будешь смотреть на меня?

Ответ Питера был краток и холоден:

– Нет.

– Нет? – слабо откликнулась Эллисон.

– Нет. – «Я не хочу видеть, как ты умрешь».

Эллисон увидела в глазах Питера когда-то знакомое, а теперь почти забытое выражение печали. За прошедшие недели, чудесные недели их любви, смутная печаль почти исчезла. В последние несколько недель его глаза светились огромным счастьем… почти всегда. Огромным счастьем… и такой любовью, такой страстью, таким желанием. Были мгновения, краткие мгновения, когда Эллисон снова замечала эту печаль, и все-таки темные глаза Питера говорили ей о радости.

В основном Эллисон делала Питера счастливым.

И вот теперь ее слова опечалили его. Почему?

В молчании Питер и Эллисон вернулись к машине и в молчании поехали в Белмид.

– Прости, – наконец прошептал Питер. – Но, по-моему, тебе опасно прыгать снова.

Эллисон только раз упомянула о несчастном случае, после того как они впервые занимались любовью. Короткое объяснение рубцов и хромоты, ничего такого, что заставило бы Питера думать, насколько в действительности опасен ее план снова прыгать через препятствия.

– Ты разговаривал обо мне с Уинтер, Питер?

– Нет, я вообще не сказал Уинтер о нас.

– О нас, – тихо отозвалась Эллисон; нежность, с которой Питер произнес эти слова, отвлекла ее от мыслей о верховой езде.

– А ты ей сказала?

– Нет, Питер. Я бы не знала, что сказать.

– Не знала бы? – «Разве она не знает?»

– Нет.

– Что ж, я подскажу тебе реплику. – Питер с любовью улыбнулся. – Ты скажешь с чувством: «Уинтер, Питер Дэлтон очень любит меня».

– Нет, мастер драмы, я честно и весело скажу: «Уинтер, я очень люблю Питера Дэлтона».

– Я люблю тебя, Эллисон.

– О, Питер, я тебя люблю!

– Откуда ты узнал, что мне опасно прыгать снова? – спросила Эллисон два часа спустя, когда они лежали в постели.

– По твоим глазам. – «Как это опасно и как важно».

– Хм… – Свернувшись клубочком, Эллисон прижалась к Питеру, вспомнив его глаза и желая сказать ему, что она вовсе не собирается прыгать, что ей совсем не важно преодолеть это препятствие. Возможно, когда-нибудь она сможет сказать об этом Питеру. Придется об этом подумать, она подумает об этом. Но сейчас ей хотелось поговорить о чем-нибудь более безопасном. – Я говорила тебе, что Уинтер считает тебя чудесным?

– Нет. Она так считает? – Питер был польщен. – Мне кажется, что Уинтер тоже чудесная. Я догадываюсь, что у нее кто-то есть.

– И что же? – поддела Эллисон. – Ты ею интересуешься?

– Нет! – Питер поцеловал ее. – У меня просто сложилось впечатление, что в ее жизни есть человек, который очень важен для нее.

– Да, есть. Его зовут Марк.

И Эллисон рассказала Питеру о Марке и Уинтер.

– Думаю, я не стану рассказывать Уинтер о нас, – любовь смягчила голос Эллисон, – пока вы не закончите съемки «Любви».

– А это произойдет в четверг. Что же случится, если ты расскажешь Уинтер раньше?

– Кто знает? Она может остановить съемки, потребовать перерыв и взять три часа отдыха, чтобы попытать тебя насчет твоих намерений. – Эллисон улыбнулась, представив оживленную Уинтер за этим занятием. Улыбка померкла из-за последних воспоминаний о подруге, о впечатлениях от разговоров по телефону – Уинтер казалась обеспокоенной. Эллисон задумчиво проговорила: – Это очень важная для Уинтер неделя. Кроме окончания съемок «Любви», Марк узнает о своей дальнейшей практике.

– Тут есть какие-то трудности?

– Возможно, он уедет в Бостон.

– А Уинтер с ним не поедет?

– Не знаю, – прошептала Эллисон, думая о Марке и Уинтер и о другой связи, которая вот-вот будет разделена континентом. Очень скоро Питер вернется в Нью-Йорк.

– Хочешь узнать о моих намерениях? – тихо спросил Питер.

– Да.

– Я собираюсь вернуться сюда в ноябре, чтобы снять фильм по «Карусели». А пока я намереваюсь видеться с тобой как можно чаще и хотя бы раз в день разговаривать с тобой по телефону. – Питер вздохнул и добавил извиняющимся тоном: – Постановка Шекспира на Бродвее потребует много времени. Может, мы даже и по субботам будем репетировать, что означает: будут выходные, много выходных, когда я не смогу приезжать сюда. Ты можешь прилетать в Нью-Йорк… в любое время, все время, Эллисон? У тебя есть право голоса в этом разговоре.

– Я говорю «да». – «Я тебя люблю».

В девять утра в среду декан медицинской школы Калифорнийского университета раздал старшим студентам-медикам бумаги о распределении на практику. Марк взял запечатанный конверт, вышел из аудитории медицинского факультета, а затем на улицу, под яркое мартовское солнце. Его ловкие пальцы вдруг сделались неуклюжими, пока он открывал скрепленный печатью конверт, но вот наконец… «Интернатура в Массачусетской центральной больнице, программа под эгидой Гарварда».

Вот оно, то, чего он хотел, к чему стремился целых четыре года, мечта, ставшая реальностью.

А как же другая его мечта?

Уинтер не была даже мечтой. Марк никогда и мечтать не мог о такой любви. Он никогда не думал, что кто-то будет нужен ему до такой степени, как она, и все больше и больше с каждым днем.

Последние два дня сцены из «Любви» снимались на территории университета. Утром Уинтер поцеловала Марка на прощание и попросила прийти к ней – это всего пять минут пешком от медицинской школы, – как только он узнает результаты распределения. Но Марк заметил на ее лице следы легкой тревоги, когда она это предлагала, будто боялась помешать чему-то важному, например, профессорскому обходу в больнице, поэтому и сказал, что подойдет во время перерыва на ленч.

Так что у Марка было еще три часа, три беспокойных часа, в продолжение которых он снова спрашивал себя, как спрашивал уже несколько месяцев: может, это слишком эгоистично с его стороны просить Уинтер переехать с ним в Бостон?

Он мало что мог ей предложить. Только свою любовь и свое сердце. Но Уинтер редко будет видеть его любовь – его самого, а он будет усталым и рассеянным, как это было на Рождество, и радоваться будет в основном он один – мысли о ней, поддерживающие его во время долгих дежурств, и счастье быть рядом с ней в редкие минуты его пребывания дома.

Но что ждет Уинтер в Бостоне? Длинные дни и ночи, терпеливое ожидание редких мгновений, оторванность от ее мечты… «Я хочу сниматься в кино, Марк, а не играть на сцене».

Марк знал, что, если он попросит Уинтер поехать с ним, выйти за него замуж, она ответит согласием. Ночью он лежал без сна, обнимая ее и думая о том, что делать.

«Да, Марк, я выйду за тебя». Марк представлял целую жизнь, наполненную счастьем, сиянием фиалковых глаз, радостным смехом и нежным шепотом любви и страсти. Чудесные видения Марка волшебным образом исключали годы усталости, разочарований и извинений. Видения не были реальными, просто образы любви в его голове.

Фантазия. Золушка до полуночного боя часов.

А реальность в лучшем случае была постоянной борьбой с разочарованиями, в худшем же – катастрофой с привкусом горечи, злости и обиды. Они оба могут попробовать, они оба могут отчаянно хотеть, чтобы их брак удался, но кто убережет их от поражения?