Последнее время в голове все чаще звучал мятежный голосок. Элайджа очень боялся, что голосок твердит о том, как прекрасно проводил время отец перед смертью.

– Наверное, в городе много говорят о пристрастии герцогини к шахматам? – спросил Элайджа, ощущая неестественную усталость.

Викери пустился в описание скандалов, связанных с различными матчами, в которых участвовала герцогиня.

– Ходят слухи самого разного рода, ваша светлость. От присутствия в доме незаконного сына лорда Гриффина до непристойного украшения стола.

– Но она была прилично одета и изображала Елену Прекрасную, – запротестовал Элайджа. – Кто может расстраиваться из-за этого, если только ее песни не посчитали постыдными?

К несчастью, как обнаружил Викери, в конце вечера Елена Троянская добровольно разделась, оставшись в костюме Евы.

– Правда, уже почти рассвело и гостей осталось мало, – добавил он. – И она была весьма искусно раскрашена. Говорят, даже к груди были приклеены жемчужины. Фаул сказал, что от такого зрелища у него началось сердцебиение, но лакеи были более снисходительны, если понимаете, о чем я.

Элайджа снова расслабился.

– А герцогиня знает? Она была там?

– О нет, ваша светлость, – заверил Викери. – Она уже удалилась к себе. Как я уже говорил, было очень поздно.

Элайджа тяжело вздохнул. Вот вам и еще один скандал! А теперь тут откуда-то взялся Безумный Маркиз!

Сокрушенно покачав головой, он встал и потянулся к полотенцу.

Элайджа пригладил волосы, подстриженные очень коротко, чтобы парик сидел лучше.

Вскоре Элайджа садился в экипаж, сознавая, что пропущенный день будет чем-то вроде публичного признания в импотенции, после чего повернулся к своему секретарю Рэнсому Каннингему.

– Я должен вернуться домой до встречи с суконщиками, – коротко бросил он.

Каннингем открыл было рот, чтобы запротестовать. Но Элайджа повелительно поднял руку:

– Шахматная партия.

Каннингем плотно сжал губы. Герцога так и подмывало спросить, уж не поставил ли он на Вильерса, но решил, что лучше этого не знать.

– Случайно, не слыхали, как там пари в «Уайтсе»? – небрежно спросил он. Секретарь слегка поколебался, прежде чем сказать правду:

– Видите ли, ваша светлость, Вильерс считается лучшим шахматистом Англии.

Бедняга от смущения не мог поднять глаза.

Элайджа что-то буркнул и поудобнее устроился на сиденье.

Слегка тревожило его только одно: почему он способен понять американцев и суконщиков, но упорно не находит общего языка с женой?..

Однако эту проблему он рано или поздно решит. Недаром добавил ее к длинному списку, существующему в одном из уголков его мозга. Каждый час этот список просматривался и корректировался, а задачи варьировались от скромных до глобальных, от проверки подвалов в доме на Портман-сквер – у герцога были владения по всему городу – до усиления связей с Францией, и к черту Питта. Где-то в самой середине возник еще один пункт: «Попытаться понять Джемму».

Немного подумав, он расширил запись: «Как можно скорее попытаться понять Джемму, прежде чем она выиграет партию и лишит почти всех слуг большей части их ежегодного жалованья».

Герцог Вильерс провел утро в «Парслоуз». Сыграл не особенно сложную партию с русским, занесенным туда попутным ветром, и провел добрых три часа, обсуждая с лордом Корбином возможность пожертвовать королевой. Тот, вполне вероятно, станет его постоянным партнером, которого у Вильерса не было с тех пор, как застрелился Берроу.

Дьявол бы все это побрал!

Сгорбившись, Вильерс направился вниз по улице, к дому Элайджи. Странно, что он по-прежнему называет Бомонта Элайджей, хотя оба они за эти годы едва ли обменялись парой слов, не говоря уж о том, чтобы звать друг друга по имени.

И все же для окружающих они сражались за королеву Элайджи. Которая была не слишком нужна Вильерсу. Он хотел одного: найти себе достойного партнера.

А может, все, чего он хотел – вернуть Берроу?

Мысль была настолько сентиментальной, что Вильерс с яростной гримасой принялся громыхать молотком по двери, да так сильно, что появившийся на пороге лакей поспешно отступил.

– Ее светлость ожидает вас, – объявил он.

Но Вильерс уже взбегал по лестнице, стараясь задушить постыдные сожаления. Вчера он и Джемма разыграли начало. Скорее всего сегодня она сделает ход конем.

Она пошла пешкой на d4 – он немедленно взял ее пешкой, той, которой вчера начал шахматную партию, и откинулся на спинку стула.

– Можно мне посмотреть расстановку фигур на доске вашего мужа?

Герцогиня покачала прелестной головкой. Вильерс без особого энтузиазма подумал, что она необычайно красива.

– Ни за что.

– В таком случае расскажите о манере игры Филидора.

– Кругленького человечка в пенсне? Он лыс и…

Ее глаза смеялись.

– И очень похож на пешку? – предположил Вильерс.

– Слегка, – возразила Джемма. – Одна из самых интересных его партий та, где он заранее вызвался поставить мат слоном королевы.

– Договорная игра… и такая сложная. Поразительно!

– Он пожертвовал королевой, двумя ладьями, конем и слоном, но своего добился.

Вильерс молчал, передвигая фигуры на воображаемой доске. Он, естественно, не мог в точности восстановить партию, но понимал, как она, должно быть, сложна и красива.

– Он и научил меня без сожаления жертвовать фигурами, – продолжала Джемма. – В одной выигранной им партии он пожертвовал королевой, произвел в королевы пешку и взял мою королевскую ладью.

– Вы переспали с ним, чтобы отпраздновать победу? – осведомился он.

– Нет, – покачала головой Джемма, ничуть не оскорбившись.

– Думаю, если бы я встретил женщину, которая могла бы стать мне достойной соперницей, сделал бы все на свете, чтобы добиться ее.

– Неужели?

Сейчас она казалась классической греческой статуей, с идеально симметричными чертами.

– Игра в шахматы подобна музыке и страсти. Она дает мне еще одну причину, чтобы жить. А уж объединить и то, и другое… да это рай на земле! – продолжал он.

– Однажды я любила мужчину под звуки скрипки, – вспомнила она, и легкая улыбка, игравшая в уголках ее губ, зажгла кровь.

– Но вы когда-нибудь отдавались гроссмейстеру?

– Это зависит от того, что подразумевать под этим определением.

– Под это определение подхожу я. И Филидор, разумеется.

– Гроссмейстер, похожий на пешку, не в моем вкусе. Кроме того, я должна добавить, что Филидор счастливо женат, а мадам Филидор скорее всего не понравится любое посягательство на ее короля.

– К сожалению, – усмехнулся он. – Хотя должен предупредить: сам я никогда не считал, что король владеет королевой. В королевах так много дерзости и огня, они имеют право ходить в любом направлении. Они атакуют и контратакуют.

– Тут вы правы. Они могут действовать независимо, – согласилась она и встала. Разочарованный Вильерс тоже поднялся. Ему вовсе не хотелось уходить. Хотелось остаться в спальне Джеммы. Вести двусмысленную беседу о шахматах и желании.

– Если вы переживете вторую игру, – заметила она, поднимаясь, – я согласна подумать о вашем предложении. Сознаюсь, оно весьма интересное.

– Какое предложение? – спросил он, механически вставая, но по-прежнему размышляя об игре.

– Сыграть вторую партию вслепую и в постели. Представляю, как будут забавляться изгнанные в коридор слуги! Но, повторяю, я согласна об этом подумать.

Вильерс никогда не был так близок к тому, чтобы возненавидеть женщину, которую вожделел. Честно говоря, он ненавидел – пусть всего несколько мгновений – любого, кто выигрывал у него шахматную партию. Но когда этот любой – женщина, казавшаяся абсолютно безразличной к его предложению уложить ее в постель, кто угодно придет в бешенство.

Он спускался по ступенькам вслед за Джеммой, мрачно разглядывая ее тонкую фигурку, изящные плечи и тусклое золото волос…

Иисусе!..