Довмонт был уверен в успехе. Литовцы выйдут из, реки на песчаный плес, прижатый к берегу частым ельником. Через этот ельник на конях не продраться, а по единственной дороге навстречу врагу спешила его дружина. «Если бы только Лука и Давид догадались поставить у края ельника своих лучников и обстрелять литовцев, вынудить их растянуть строй вдоль берега! — думал Довмонт. — Если б догадались! Тогда конная дружина, неожиданно ударив, разрежет литовцев надвое, погонит их вниз по реке, где к самой воде подступает крутой обрыв. Из этой западни Герденю один путь — в воду. А река там обманчива: от берега до острова Гаитова — мелководье, а за островом — глубокая стремнина. Тогда конец князю Герденю!»

Опытные воеводы Довмонта не оплошали. Когда литовцы переправились через Двину, лучники забросали их стрелами из ельника. Гердень, как и надеялся князь Довмонт, начал выстраивать своих людей вдоль берега, вправо и влево от брода.

Черные литовские стрелы застучали по еловым стволам. Но воины Луки и Давида были неуязвимы. Переползая с места на место, они из-за прикрытия поражали литовцев.

Гердень бесновался, не зная, куда направить удар своих копьеносцев: враг был невидим.

За криками и стонами раненых литовцы не услышали топота приближавшейся дружины Довмонта. Она вылетела из леса неожиданно и ударила в середину растянутого вдоль берега литовского строя. Всадники в блестящих кольчугах разили воинов Герденя длинными копьями.

Литовский строй был разрезан надвое.

Гердень повернул коня и погнал его обратно через брод. За ним устремились его телохранители. Это и спасло Герденя: остальным литовским отрядам была уготована горькая судьба.

Воины Лючайло и Лотбея, отступавшие вверх по течению реки, попали в болото и почти все утонули в трясине.

Гогорт, оттесненный от брода дружинниками Довмонта, начал отходить по песчаной косе в другую сторону. Но далеко уйти ему не удалось: дорогу преградил обрыв, подступивший вплотную к воде. Гогорт построил своих воинов и приготовился биться до конца. Навстречу дружинникам князя Довмонта угрожающе поднялись копья.

Литовцев и сейчас оставалось немало, раза в два больше, чем дружинников Довмонта. Предстоял тяжелый бой.

Довмонт остановил дружину, осмотрелся. В глаза бросилась желтая глина обрыва, поднимавшегося за спиной литовцев. «А что, если?..»

— Возьми лучников, обойди лесом и с обрыва обстреляй Гогорта, — приказал Довмонт воеводе Давиду. — Побыстрей только, пока не опомнился Гердень и не вернулся со своими…

Давид понимающе кивнул.

Мучительно медленно тянулись минуты. Литовцы осмелели, кричали, угрожающе размахивая оружием. Но вот за их спинами, над обрывом, показались псковские лучники. Засвистели стрелы. Литовцы заметались, побежали по мелководью к острову Гаитову. За ними устремились дружинники Довмонта.

Упал на мокрый песок князь Гогорт, настигнутый копьем дружинника.

Немногие уцелевшие в сече литовские воины бросились в стремнину и утонули: тяжелые немецкие доспехи тянули на дно быстрой Двины даже самых искусных пловцов.

Гердень так и не вернулся.

Победа была полной. Князь Довмонт не потерял в битве ни одного дружинника. Псковичи недосчитались лишь Антона Лучкова, павшего в ельнике от случайной литовской стрелы. Псковский летописец, восхищенный почти бескровной победой князя Довмонта, так и пометил: «…убили единого псковитина Антона, Лучкова сына, и иные все сохранены были без вреда…»

Колокольным перезвоном встретил Псков князя-победителя. Напоказ всему городу провезли по улицам богатейшую добычу. Дружина князя Довмонта выросла за несколько дней почти вдвое: многие молодцы пожелали служить такому удачливому воителю — и из детей боярских, и из простого посадского люда.

Но дороже добычи, дороже славы показались Довмонту слова тысяцкого Елиферия Твердиславича, сказанные наедине в тайной беседе:

— Теперь ты, княже, во Пскове сидишь твердо!

Вести о победе князя Довмонта дошли до Великого Новгорода, и, может быть, поэтому новгородские вечники отказали в помощи великому князю Ярославу, готовившему поход на Псков — мстить за обиду сына. Воевать одними своими дружинами великий князь не решился. Разгневанный упрямством новгородцев, он отъехал в стольный Владимир, оставив наместником своего племянника Юрия Андреевича Суздальского.

Так завязался еще один узелок вражды Ярослава с Новгородом.

— Сие нам на пользу! — сказал по этому поводу всезнающий Антоний, дворецкий переяславского князя Дмитрия Александровича.

— Свершилось! Четыре года ждали, а все-таки свершилось! Пришел Великий Новгород на поклон к Переяславлю! — взволнованно говорил Дмитрий Александрович, расхаживая по просторной горнице переяславского дворца.

Радостны были лица его ближних людей: большого воеводы Ивана Федоровича, боярина Антония, воеводы Федора, священника Ионы. Дела предстояли большие!

Только что уехало новгородское посольство. Посадник Михаил Федорович от имени всего Великого Новгорода звал восемнадцатилетнего переяславского князя на помощь. И не просто звал, а предлагал начальствовать над войсками.

«Как начальствовал батюшка твой, блаженной памяти Александр Ярославич Невский!» — передали новгородские послы слова посадника Михаила Федоровича.

Многое было необычным в этом посольстве. Новгород признал молодого Дмитрия главным в войске через голову великого князя Ярослава Ярославича. Послы сначала приехали в Переяславль, а только после этого отправились в стольный Владимир. Боярин Павша Онаньич, посол новгородский, дважды назвал Дмитрия великим князем. Может, оговорился просто, вспоминая Невского, а может, и с умыслом говорил так…

Было о чем задуматься переяславцам!

Но самому Дмитрию было не до раздумий: он готовил дружины к походу. Над загадками новгородского посольства раздумывал Антоний. Такая уж была доля у боярина — во всем сомневаться, доискиваться потаённого смысла.

Один переяславский гонец поспешил в Новгород, к купцу с Великой улицы Прохору Ивановичу, который не так давно был просто кузнецом Прошкой.

Другой гонец поскакал в Кострому к князю Василию. С ним у Дмитрия завязалась крепкая дружба. Оба князя, переяславский и костромской, враждовали с Ярославом Ярославичем, стерегли каждую его неудачу.

Третий гонец пробирался по лесным дорогам в стольный Владимир, к тайным доброхотам Дмитрия, имена которых называть еще не время. Эти доброхоты помогли разобраться в новгородской хитрости.

Великий князь Ярослав Ярославич согласен был воевать с немцами. Об этом на Руси знали, но Новгороду были опасны не немцы, а датские рыцари, засевшие в приморских городах Колывани и Раковоре. Это от них страдала торговля Господина Великого Новгорода. На датчан приехали звать низовские полки новгородцы и, не надеясь на быстрое согласие великого князя, решили припугнуть соперничеством князя Дмитрия.

Как задумал хитроумный посадник Михаил Федорович, так и вышло. Великий князь Ярослав забеспокоился, побоялся остаться в стороне, допустить в Новгород одно переяславское войско. Обещал послать в Новгород сыновей — Святослава и Михаила, а с ними полки из Владимира, Твери и иных низовских городов. Но главным в войске остался Дмитрий Александрович. На этом новгородские послы стояли твердо. «Вот если бы ты сам, великий князь, пришел в Новгород, тогда другое дело».

Сам Ярослав Ярославич в поход не выступил.

Переяславская рать пришла к Новгороду на исходе первой недели января, в лютые крещенские морозы. Ветер с Ильменя переметал сухой колючий снег. Бороды дружинников заиндевели. Пар валил от конских спин. Пешцы бежали по сторонам обоза: в такую стужу на санях невозможно было усидеть даже в тулупах.

Посланцы новгородского веча, тысяцкий Кондрат и старосты Неревского и Людина концов, встретили переяславцев далеко за городом, на устье Волхова.

Кондрат объяснил, кивнув на своих спутников: