— Итак, — проговорила Фанни, наливая себе вто-рой стакан чая и вынимая тоненькими пальчиками с от-деленным и манерно загнутым вверх мизинцем из жес-тянки, принесенной Иваном Павловичем, квадратное печенье petit beurre, — итак, вас удивляет, что я сюда приехала?

— Откровенно говоря, — да.

— Слушайте. Условимся наперед и навсегда гово-рить только правду. Говорить действительно откровенно и то, что думаешь.

— Вряд ли это возможно!

— Уж очень, верно, вы меня ругаете, — улыбаясь ми-лой детской улыбкой, сказала Фанни.

— Нет, зачем так, — смутившись, отвечал Иван Пав-лович, — но признаюсь, ваш поступок мне непонятен.

— Почему?

— Да мало ли уголков в России более привлекатель-ных, нежели глухой пограничный пост в Центральной Азии. И почему из всех родственников вы вспомнили какого-то троюродного, если еще и не дальше, дядю, кото-рый давно порвал с Доном и донской родней и живет от-шельником?

— Меня тянуло путешествовать.

— Есть путешествия много интереснее. Поехали бы в Париж или Швейцарию, ну, на озеро Комо, что ли.

Брезгливая гримаска скривила хорошенькие губы Фанни.

— И в Париже, и в Швейцарии, и на итальянских озерах я была. Не нравится. Слишком много культуры. Все вылизано, исхожено, и мне кажется, на самой верши-не Монблана стоит надпись: «Лучший в мире шоколад «Gala-Peter».

— Да мало ли куда можно ехать? Ну, наконец, мож-но проехать на Зондские острова, в Африку, в Трансва-аль, бурам…

— А меня тянуло по пути Пржевальского. Я вспом-нила, что вы служите в Джаркенте, и поехала к вам.

— Что тут хорошего?

— Это мы увидим. И не беспокойтесь, пожалуйста, дядя Иван Павлович…

Она так его и назвала — «дядя Иван Павлович», и го-лос ее даже не дрогнул, хотя эта фамильярность передер-нула Ивана Павловича.

— Или нет, я вас буду называть «дядя Ваня», ведь правда, вы мне чеховского дядю Ваню напоминаете. Доб-рый бука. Я вас не стесню, дядя Ваня. У меня все есть. Со мной мой калмык Царанка, завтра я куплю себе лошадей, и затем — мы только соседи.

— Где же вы купите лошадей?

— В Каркаре, на ярмарке.

— Кто вам это сказал?

— Ваш командир, Первухин.

— Но ярмарка в Каркаре будет еще через месяц, да и лошади там дикие.

— А что, вы думаете, я не умею укрощать диких ло-шадей? Ого! У отца на зимовнике я сама арканом накиды-вала, сама валила, седлала. И скакала же вволю по степи!

Глаза ее заблестели. Если бы не эти волосы, гривой вол-нистых прядей разметавшиеся по спине, — мальчишка, со-всем мальчишка-кадет, озорник. Мечут молнии задорные глаза, и губы оттопыриваются, как у капризного мальчугана.

«Да, характер, должно быть», — подумал Иван Пав-лович.

— И все-таки это не женское дело — путешествовать одной. Быть искательницей приключений.

— Во-первых, не одной.

— А с кем же?

— Да с вами, дядя Ваня.

— Ну, это положим. Этот номер не пройдет.

— А почему?

— Да что вы все «почему» да «почему», как малый ребенок? Очень просто, почему. Потому, что вы моло-денькая девушка. Вот и все.

Фанни совсем по-детски всплеснула руками.

— Опять, — воскликнула она. — Слушайте, дядя Ваня, я вас раз и навсегда прошу это позабыть. Смотри-те на меня как на мужчину. Ведь это же безумная отста-лость, что вы говорите. Это прошлыми веками пахнет. Я, слава Богу, не кисейная барышня.

— Жизнь здесь полна опасностей и приключений.

— Тем лучше, — перебила она его, и лицо, и глаза ее загорелись, — я их-то и ищу, их-то и жажду.

— Притом здешняя жизнь первобытно проста.

— Великолепно.

— В этих условиях жить молодой девушке под одной кровлей с мужчиной невозможно.

— Я не одна, со мной мой калмык Царанка. И потом, все это архаические понятия. Время теремов, дядя Ваня, прошло. Женщина равноправна с мужчиной. Посмотрите на Запад.

— Мы на Востоке.

— Это все равно. Если все ехать на восток — то бу-дет запад.

— Удивительные у вас географические понятия.

— Ну, конечно, — засмеялась она. — Там что? — спросила она и протянула руку к долине.

— Кульджа, — неохотно выговорил Иван Павлович.

— А дальше?

— Дальше пустыня Гоби.

— А дальше?

— Дальше Китай! Вы совершенный ребенок. Даль-ше, дальше, дальше… Точно сами не знаете.

— Ну конечно же, знаю. Дальше Пекин, потом Великий Океан и Сан-Франциско. То есть Америка, то есть запад. Ну не права ли я, что если ехать на восток, то будет запад.

— Это еще Колумб раньше вас открыл, — мрачно проговорил Иван Павлович.

— Бука!

Иван Павлович не ответил.

Она встала из-за стола, потянулась, как кошечка, с сы-тым и довольным видом, взглянула с чувством удовольствия в открытую дверь на винтовку и кабардинскую папаху, еще раз бросила взгляд на бесконечную долину и вздохнула.

— Ну, спокойной ночи. Благодарю за хлеб за соль.

— Спокойной ночи, — сердито сказал Иван Павлович.

— А все-таки — бука, — кинула она ему и легко впорх-нула в свою комнату.

V

Долго в эту ночь не мог заснуть на своей узкой и жест-кой походной койке Иван Павлович. Уж очень не нрави-лось ему все это приключение. Романом каким-то веяло. Точно у Фенимора Купера или Майн Рида, а ведь он человек положительный и серьезный. Бабья этого не любит и никак не переносит. Явилась сюда. Черт ее знает, с ка-кими намерениями. Может быть, просто авантюристка и женить на себе думает.

«Не похоже, впрочем. Чем я ей дался? Я думаю, она в России жениха легче нашла бы. Красивая, слов нет. Стройная. Одни волосы чего стоят. Брови. Поступь ка-кая! Ножки, ручки! Настоящая низовая казачка.

Ну и тем хуже. Наваждение дьявольское, да и только. Желает путешествовать. Открытия делать. Пржевальский в юбке. Тьфу ты, пропасть! Ведь додумаются эти бабы… Начиталась, поди, книг. Эмансипация, равноправие. Драть ее некому было. Мать-то ее умерла, она еще маленькой была, а отец в ней души не чаял, все ей позволял. Лоша-дей арканом накидывала. С нее станет».

И только под утро заснул Иван Павлович и проспал потому утреннюю зорю и волшебный восход солнца за Кольджатскими горами.

А Фанни достала из одного из своих сундуков чистые простыни, постелила их, надела на подушки свои холод-ные наволочки, быстро разделась, юркнула под теплое одеяло и заснула глубоким сном усталого физически че-ловека, довольного собой, уснула тем крепким и волшеб-ным сном, который дает холод ночи на высоких горах.

Она проснулась тогда, когда пурпуровая полоса за-горелась на востоке, и, накинув туфли и легкий халат, бросилась на веранду любоваться восходом.

И опять вершина Хан-Тенгри показалась на полча-са из-за туч. Но теперь она была не серебряная, играю-щая томными красками опала, а розовая, прозрачная, воздушная, как облако. И долго Фанни не понимала, что висит это в небе, точно роза необъятной величины. Облако или гора? И когда догадалась, что это гора, то по-чему-то дивная радость сжала счастьем ее сердце и она тихо засмеялась. Засмеялась приветом великому Божьему миру. Засмеялась и солнцу, и этой горе, подножию Божь-его трона.

А когда солнце пустилось в свой путь и яркие краски побледнели, она, вся продрогшая и освеженная на утрен-нем холодке, прошла в свою комнату, разделась, растер-лась мохнатым полотенцем, оделась в легкую шерстяную блузу с мужским галстуком, зашпиленным брошкой, сде-ланной из подковного ухналя, в синюю юбку, надела желтые американские ботинки на шнурках с двойной толстой подошвой, стянулась ремешком, застегнутым широкой кавказской пряжкой из серебра с чернью, убра-ла свои волосы в модную прическу и, не похожая уже на мальчика, занялась с калмыком и Запеваловым хозяй-ством.

Из недр ее сундуков был извлечен круглый медный самоварчик, фарфоровый голландский чайник, чашка, ситечко, ложки, она достала свое печенье и английское варенье-мармелад. Явилась скатерть с зелеными полоса-ми блеклого цвета и бахромой по краям, салфеточки, та-релочки, хрустальная сахарница, вазочки для цветов и, когда в девятом часу на веранде появился Иван Павло-вич, он не узнал своего чайного стола.