Отработав свою серию в Ирапуато, Майоров и Махарадзе возвратились в Мехико, с тем чтобы через день отбыть на родину. К этому времени Иваницкий уже улетел в Москву — готовиться к Играм Доброй Воли, — и Маслаченко остался руководителем команды Гостелерадио. Накануне отъезда Иваницкого Маслаченко попросил его задержать Майорова и Махарадзе в Мехико до окончания чемпионата, сказал, что для обоих есть дело: одному нужно поработать для радио, а Котэ Ивановичу поездить с оператором по городу и набрать материал для итоговой передачи. Иваницкий сказал, что свяжется с Москвой и обсудит это предложение. Он так и сделал, вопрос был улажен.

И вот, ничего пока не зная об этом радостном для себя решении, Майоров и Махарадзе вернулись из Ирапуаго в Мехико и подъехали к гостинице, обильно нагруженные покупками и подарками, причем в окружении каких-то мексиканцев.

Увидев у входа Маслаченко, Махарадзе решил представить его своим новым мексиканским друзьям: «Это мой друг, молодой актер из Москвы. Он проходил у меня практику в нашем тбилисском театре…» И, отозвав Владимира в сторону, шепнул ему: «Вот видишь, какие у нас с тобой теперь друзья. И так не хочется завтра уезжать. Может, ты похлопочешь?»

И тогда Котэ Иванович узнал, что вопрос уже решен, что ни он, ни Майоров не улетают, а остаются до самого конца чемпионата, до финального матча. Что Игорь Фесуненко уже поменял им билеты. Последовавшую за этим известием сцену ликования можно опустить.

Но теперь, дорогой читатель, начинается самое печальное, драматическое. Даже трагическое. После полуфинального матча в номер гостиницы, где жил Владимир Маслаченко, из офиса нашей делегации позвонил главный инженер по техническому обеспечению работы специалистов Гостелерадио Анатолий Попов и, ссылаясь на первого зампреда Гостелерадио Владимира Ивановича Попова, сообщил: принято решение о том, что финальный матч чемпионата должен вести Маслаченко, а Николай Озеров — матч за третье место.

Маслаченко решил, что нужно срочно связаться с Москвой, попытаться изменить это решение. Он понимал, что хрупкий и больной дядя Коля этот удар может не перенести. Но чтобы позвонить в Москву, нужно попасть в офис команды Гостелерадио, а это на другом конце многомиллионного города. «Толя, — сказал он Попову, — пока никому ни слова. У меня сейчас нет машины, Фесуненко уехал по делам. Я прошу тебя приехать за мной». Анатолий Попов приехал и забрал его. Владимир позвонил Иваницкому и все изложил. Тот ответил: «Это решение — окончательное, ничего изменить уже нельзя».

Тогда Маслаченко попробовал связаться с Владимиром Поповым. Не получилось, не застал, а домашний телефон первого зама был ему неизвестен.

На следующий день наш комментатор снова приехал в офис и снова заказал номер Владимира Попова. Услышал его голос, выложил все, что мог. Добавил: «Так нельзя поступать с этим человеком!» «Володя! — стальным голосом ответил Попов, — если хочешь, чтоб меня уволили с работы, звони в ЦК КПСС. Это не мое решение! И не моя прихоть!»

Тогда решили: пусть эту черную весть Озерову принесут Фесуненко и офицер службы безопасности.

И вот наступила развязка. Выслушав решение руководства Комитета, Озеров сказал Владимиру, что тот поступил нехорошо, с учителем так нельзя. Владимир попытался убедить: «Есть же Толя Попов, он первый получил по телефону из Москвы известие о решении, спросите его». Не подействовало. С тем дяде Коле предстояло удалиться и готовиться вести репортаж о матче за третье место.

Не поверил объяснениям и Махарадзе. Когда Маслаченко напомнил ему про невыполненную пока работу — сделать материал о городской жизни Мехико, тот лишь бросил в ответ: «Плевал я на твою работу». И Маслаченко решил, что пора эту историю завершать. «Вы узнали от меня только правду, чистую правду, — спокойно сказал он. — И хватит. Вам должно быть стыдно, Котэ Иванович! Разговор окончен. Свободны!»

Больше они не обмолвились ни единым словом. Уже никогда.

Озеров был сломлен. Мексиканский мировой чемпионат фактически стал началом завершения его долгой и счастливой жизни в спортивном эфире.

Много лет назад возник «феномен Озерова» как супермастера своего дела. Средства массовой информации, порой, видимо, с его же подачи, периодически сообщали нам, что Николай Николаевич Озеров побывал на энном количестве Олимпиад, чемпионатов мира и Европы по футболу и хоккею. И все эти энные количества выражались двузначными числами. Однако чем больше они становились, тем ниже опускалось качество работы Николая Николаевича. Он неважно разбирался в тактических схемах и приемах игры, при всей своей эмоциональности не позволял себе шуток, а если привести лишь малую долю цитат «из Озерова», многие, кто его никогда не слышал, просто не поверят.

Не будем говорить про то, что Николай Николаевич был выдающимся спортсменом, ибо в годы его выступлений на корте ни он, ни мы не имели возможности оценить его мастерство по международным стандартам. Не будем говорить и о том, что он пришел в эфир из профессиональных актеров. Я пи от кого не слышал и нигде не читал, какой он был актер, хотя, возможно, и хороший, ведь он когда-то работал во МХАТе. В детстве я видел его в «Синей птице» Метерлинка, где он играл небольшую роль Хлеба. Мне он понравился.

При всем при этом я считаю, что Озеров был нашим национальным достоянием. Когда он демонстрировал свое искусство зрителям, другого поколения комментаторов еще не было на экране. Он занимал собой почти все эфирное пространство, зрителю не с кем было его сравнивать, потому зритель считал, что Озеров — это хорошо, что так и должно быть.

«Феномен Озерова» вскармливался и позицией власти. Николай Николаевич всегда не забывал поинтересоваться тем, как он сработал. И когда ему говорили, что зрителю понравилось (да и не было никакого резона отвечать ему как-то иначе на этот, в сущности, риторический вопрос), то он акцентированно переспрашивал: «А начальству?» Причем имел в виду не только телевизионное начальство.

Озеров, бесспорно, — эпоха в нашем телевидении, он работал на этапе его становления. Он успел столько отработать в прямом эфире, что аналога, особенно в его время, не найти. Другое дело — размышлял ли он на тему: «Все ли я делаю так, как надо? Не слишком ли много меня в эфире?» Но главная беда в том, что он нравился начальству всех уровней. Это и привело к неприкасаемости Озерова, к тому, что он оказался персоной вне критики.

И вот в спортивном эфире появились Анна Дмитриева, Владимир Маслаченко, Евгений Майоров, и их новый, журналистский профессионализм рос стремительно. Еще в олимпийском Монреале в 1976 году Анна Дмитриева была признана лучшим редактором всей оперативной группы Евровидения и Интервидения — из более чем шестидесяти своих коллег. Озеров, не будучи в международном масштабе большим спортсменом, не осознал, что люди из большого спорта делают себя сами.

Николай Николаевич, говоря языком спорта, «не видел поля». И в своей спортивной карьере, и в работе на радио, па телевидении он, по сути дела, не оглядывался, он был один, сам но себе. У него происходил роман с самим собой. Дмитриев, Маслаченко и Майоров никому не подражали и никому не завидовали. Хотя, впрочем, Владимир немного завидовал Евгению: тот великолепно вел хоккей, был профессионален в футболе. «Думаю, что я разобрался бы с хоккеем, но, очевидно, это получилось бы у меня похуже, чем у Майорова в футболе», — считает Владимир Никитович. Вряд ли Николай Николаевич так сказал бы о себе. Он был убежден в своей непревзойденности во всем.

Но пришло время, и зритель получил возможность сравнивать… Кажется, кто-то из актеров сказал: «У классного артиста тридцать три штампа, у плохого — три». У Озерова было тридцать три штампа, но… Но рядом оказались коллеги по профессии, у которых было всего три штампа, а все остальное заполнялось содержанием. У Озерова же на последнее просто не оставалось эфирного времени. Николая Николаевича из-за отсутствия конкуренции едва ли не с самого начала работы в эфире сопровождала инерция успеха. Это страшная вещь в любой творческой работе. Кажется, кому-то из председателей Гостлерадио принадлежит ставшая крылатой остроумная фраза: «Прежде чем импровизировать, нужно завизировать». Советская эпоха родила и другую невеселую шутку: «Слово — не воробей, поймают — вылетишь!» Озерову это не грозило. Из него лишнее слово не вылетало. Видимо, он так ничего и не понял, если говорить о причине его драмы…