…Аля оглядывалась по сторонам, совершенно ничего не понимая, осматривая окружающий инопланетный пейзаж: обрыв поднимался метров на сто вверх, по нему можно было читать историю земли; вокруг были разбросаны куски породы, они отливали коричнево-золотым; другие, рухнувшие давно, были вылизаны морем в гладкие окатыши. Горло драло немилосердно, Аля попробовала пошевелиться и почувствовала легкую саднящую боль в спине, на шее, на бедрах: ну да, она обгорела. Заснуть на берегу было верхом легкомыслия! Она совершенно не чувствовала себя отдохнувшей, наоборот; и еще – очень хотелось пить. Девушка облизала потрескавшиеся губы, встала, одним прыжком бросилась в море. Сначала вода показалась ледяной, но тело согревалось все больше и больше с каждым гребком, и вот уже она плыла в чистом прозрачном сиянии, видя каждую песчинку на дне. Набралась храбрости, глотнула; вода была соленой, но освежала: жажду не утолит, но, по крайней мере, не умрешь сегодня. А жить здесь робинзоном все лето она не собиралась.

Аля набрала воздуха и нырнула; там, внизу, вода была еще очень холодной.

Но, вынырнув, она могла, не боясь замерзнуть, лежать на волнах. Сон вспоминался теперь смутно, и Аля сумела убедить себя, что теперешняя явь – и есть его счастливое продолжение. Все будет хорошо. О том, что нужно делать, Аля не задумывалась: к чему загадывать? Просто нужно уехать на какой-нибудь попутке подальше от этого взбесившегося городка и позвонить Олегу. Он что-нибудь придумает. Все будет хорошо. Накувыркавшись вдоволь, она заметила, что берег довольно далеко; погрузила голову в воду и кролем пошла к берегу. Все будет хорошо. Выскочила из воды, пробежалась по песку вдоль марсианского обрыва, согреваясь, сделала несколько раз «колесо», даже закричала что-то от полноты чувств: хо-ро-шо! Обсохнув, побежала обратно. Вот она, груда камней, среди которых она сложила одежду; здесь нужно ступать осторожнее: не хватало еще раскроить ступню, это в ее-то положении. Аля осторожно ступала между камней, шаг за шагом. И – замерла на месте. На песок падала тень.

– Ну вот и объявилась, – услышала она скрипучий, словно надтреснутый голос, подняла голову, ойкнула – и поспешила прикрыться руками. Стоявшее напротив существо, когда-то давно бывшее человеком, – обрюзгший мужичонка в рваной, вытертой, сожженной солнцем фетровой шляпе на сальных волосах, в каком-то неимоверном лапсердаке, бывшем лет десять тому пиджаком, в оборванных джинсах, подпоясанных бельевой веревкой, и в ботинках военного образца, зашнурованных грязными разноцветными тесемками, – сально лыбился щербатым ртом, разглядывая девушку. Впрочем, его Аля рассмотрела разом, но сначала почувствовала неимоверно мерзкий запах, исходивший от бомжа.

– Отвернитесь, мне нужно одеться… – попросила она.

Бомж забулькал смехом, обнажив беззубые воспаленные десны.

– Ты, девка, ручонки-то убери, – произнес он трескуче. – Дай уж кончить.

Аля заметила, что одна рука у него просунута в брюки и дергается под грязными штанинами… Девушке стало противно до полного омерзения, и единственное, что пришло ей в голову, – схватить камень и прогнать это животное прочь! И тут, услышав утробное «гы-гы», обернулась: позади нее стоял увалень с лицом потомственного олигофрена и алкоголика; непонятно было и то, как такая маленькая, покрытая редкими белесыми волосиками головка могла сочетаться с таким большим телом! Но и крупен этот дебил был как-то асимметрично: словно гигантский огурец, с непомерно длинными ногами, широким тазом, висячим брюшком, длинными руками, растущими будто не из узеньких плеч, а прямо из шеи! Дегенерат таращил на девушку водянистые, навыкате, глазки и облизывался, как на сладкое. На нем были только трусы: длинные, черные, до колен, какие Аля видывала только в фильмах про сороковые годы. Но горше всего был его взгляд: оловянные пуговки глаз тускло отражали небо. Нижняя губа дауна непроизвольно отвисла, с нее тонкой струйкой текла слюна.

Судорога отвращения прошла электрическим разрядом от спины до кончиков пальцев; девушка присела на корточки, соображая, что же теперь делать. Вся беда была в том, что вокруг – россыпи камней, и убежать босой она не сможет: обязательно поранится, раскроит ступню – и что тогда? Да и куда она побежит голой? Мысль была простой и здравой: вооружиться камнями, настучать этим уродам по причинным местам и заполучить назад одежду: она лежала там, за развалом камней. Путь преграждал сластолюбивый старец. Пока он занят разминанием хлипкой плоти, самое время обломать ему кайф!

Девушка сжала в кулачок плотный окатыш, в другой взяла кусок породы покрупнее, оглянулась на дауна – и упала навзничь, распластавшись ничком: этот дебил ткнул ее длиннющей рукой-оглоблей так, что она зарылась носом в жесткий ракушечник.

– Полегче, Федюня, полегче… – услышала Аля голос, подняла глаза. Из-за гряды породы вышел дядька, в котором уверенно можно было опознать свихнувшегося интеллектуала. Глубокие залысины на высоком лбу, редкая бороденка, которой когда-то придавали форму благородного клинышка, а-ля всесоюзный староста дедушка Калинин или Николя Бухарин, «помесь лисицы со свиньей», как справедливо поименовал его прокурор Совдепии товарищ Вышинский.

Одет дядька был в стеганый, неопределенного цвета и фасона халат из тех, что носят на востоке; на голове, на самой макушке, уместилась шапочка, напоминающая все сразу: и мусульманскую тюбетейку, и раввинскую кипу, и турецкую феску; из-под халата виднелись голые кривоватые ноги, обутые в довольно приличные кеды. Светло-карие глаза бородатого смотрели с «ленинским прищуром», внимательно и даже сочувствующе: из таких людей получаются отменные душегубы, жестокие, властные, трусливые, вымещающие свою изначальную неудачу в жизни на тех, кто оказался сильнее, но в данный момент – беззащитнее. Именно из таких получаются Геббельсы, Гиммлеры и берии. Девушка решила сразу: этот – самый опасный.

– А ты, Тухлый, заройся в тину и не отсвечивай, – вяло, но с затаенной угрозой посоветовал дядька стастолюбцу.

– Глеб Валерианович, еще чуть-чуть, и я…

– Заройся, я сказал, – визгливо выкрикнул «интеллектуал»; длинная фортепианная струна свистнула в его руках и обрушилась на сальную голову Тухлого: только шляпа спасла того от серьезных ранений.

Федя вздрогнул было, втянув башку в плечи, но загыгыкал снова, указывая на лежащую у его ног обнаженную девушку.

– Федюня, кушать, – произнес Глеб Валерианович. Глазки Феди приобрели осмысленность, а тот добавил:

– Еда – там.

Федя закивал и побежал крупной рысью прочь, за гряду каменных обломков.

Наконец Глеб Валерианович обратил внимание на Алю:

– Ну и как мне вас называть, милая незнакомка? Нимфа? Или – нереида?

– Кто вы? Откуда вы взялись?

– Это ты взялась, девка! А мы живем в этом большом мире, получаем удовольствие от жизни и ничего не просим у вас, запертых в каменных лабиринтах соподчинения. Наши удовольствия редки и просты.

– Отдайте мою одежду!

– Зачем? Таких красивых девочек я не видел давно, а уж я, поверь, знаю толк в красоте. Ну? Вставай, покажись.

– Да пошел ты!

– Неразумно, красавица, неразумно. А я уж думал, что мы поговорим с тобой о любви и поэзии.

– Прекратите паясничать! Вам не стыдно?

– Мне? Нисколько. В этих местах меня знают как Диогена. И это так. Я – свободен.

Аля только крепче стиснула зубы: вот что непереносимо в словоблудствующих интеллектуалах, так это то, что, живи они как угодно подло, бездарно, развратно, – всегда придумывают себе принципы, по которым якобы жили, а не существовали.

Непременно высокие, значимые, овеянные ореолом истории. Такие, попадая в полное дерьмо, вместо того чтобы выбраться или хотя бы прибраться, умудряются в нем комфортно устроиться, и не просто устроиться: подводят теоретическую базу.

Козлы. И этот – козел. Самый натуральный.

Но разговор стоило поддержать: нужно же как-то выпутываться!