Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мы уже писали о том, что политическая амнистия и всеобщие выборы были главными лозунгами русской радикальной интеллигенции как минимум с девятьсот пятого года. Поэтому в первые же часы своего пребывания в должности министра юстиции (и не успев еще добраться до министерства) Керенский подписал распоряжение, предписывавшее немедленно освободить из тюрем всех политических заключенных. Эта телеграмма поступила на места днем 3 марта, когда в большинстве городов переворот стал уже свершившимся фактом. Новые революционные власти поспешили открыть двери тюрем, не особо разбираясь в том, за что были осуждены их обитатели. Террористы, на счету которых были жизни невинных людей, участники бандитских экспроприаций вышли на свободу как жертвы старого режима.

В предреволюционной России сложно было провести грань между уголовной и политической преступностью. Либеральная общественность аплодировала убийцам царских сановников. Но это сочувствие было косвенным оправданием убийства как такового. Не случайно Борис Савинков устами героя одного из своих романов задавался вопросом: «Я не понимаю, почему одних людей убивать можно, а других нет?» Кстати, Савинков — террорист с немалым опытом, как и другой его сотоварищ по партии эсеров — убийца Гапона Петр Рутенберг, вскоре занял министерское кресло во Временном правительстве.

Как правило, в тюрьмах уголовники и политические сидели бок о бок, и освобождение «политиков» вызвало брожение среди тех, кто оставался за решеткой. Массовые волнения заключенных имели место в Москве, Ярославле, Ростове, Красноярске. Это побудило нового министра юстиции 14 марта разослать на места телеграмму, где говорилось о том, что «в ближайшем будущем последует приказ о сокращении для всех осужденных сроков наказания и об условном освобождении для некоторых из них». Через три дня, 17 мая 1917 года, Временным правительством было принято постановление «Об облегчении участи лиц, совершивших уголовные преступления». В нем была объявлена амнистия по отношению к целому ряду категорий заключенных: достигшим шестидесяти лет, больным и увечным и т. д. Отдельная статья постановления предполагала освобождение лиц, не входивших в эти категории, но изъявивших желание добровольно вступить в ряды действующей армии.[138]

Многие обитатели тюрем поспешили воспользоваться этой возможностью. Однако бывшие дезертиры и уголовники, как правило, не желали воевать, при первой возможности дезертировали и вообще своим присутствием разлагали и без того неустойчивые фронтовые части. По этой причине 10 июля 1917 года приказом по военному министерству было введено уточнение: добровольцы из числа бывших уголовников отныне зачислялись в строй только с согласия полковых комитетов. В течение месяца полковые комитеты должны были представить письменный отзыв о поведении вновь прибывших. Если отзыв был отрицательным, то вчерашних арестантов было предписано препровождать обратно для отбытия оставшихся сроков заключения.[139] Естественно, что на практике это чаще всего сделать было невозможно.

Освобождение сначала политических, а потом части уголовных заключенных внесло полную дезорганизацию в тюремную жизнь. Меры, предпринимавшиеся либералами из Министерства юстиции, только добавляли масла в огонь. Вновь назначенный начальник Главного управления мест заключения профессор А. В. Жителенко первым своим приказом от 8 марта 1917 года упразднил применение оков и темных карцеров. Исходя из «необходимости признавать в заключенных личное человеческое достоинство», было предписано удалить из их одежды «все отличия, унижающие заключенных в их собственных глазах и в глазах общества». Большинство уголовного населения тюрем восприняло эти гуманные шаги как разрешение на вседозволенность. Местные же власти, дабы избежать обвинений в «реакционности», в конфликтах между тюремным начальством и заключенными предпочитали становиться на сторону последних.

Постановление от 17 марта предполагало освобождение только тех заключенных, которые характеризовались примерным поведением. Фактически же на свободе оказались даже самые матерые рецидивисты. В народе их прозвали «птенцами Керенского». Уровень преступности в стране немедленно взлетел вверх. В криминальной статистике преобладали кражи, но возросло число и более тяжких преступлений, тем более что оружия, благодаря дезертирам, было хоть отбавляй. Именно в это время в обиход вошло ранее неизвестное слово «бандиты».

Известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Либеральные адвокаты и профессора, пришедшие с Керенским в Министерство юстиции, были движимы самыми гуманными побуждениями, но их действия лишь усугубили надвигавшийся хаос. К тому же общую линию нового министра трудно было назвать объективной и сбалансированной. Тюремные камеры, освобожденные выпущенными на свободу уголовниками, недолго оставались пустыми. Очень скоро их заполнили арестованные деятели старого режима.

ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ

Самым известным узником революции был, конечно, отрекшийся император. Из Пскова царь отправился в Ставку, в Могилев, для того чтобы попрощаться с войсками. 8 марта он подписал последний приказ по армии: «Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспримерная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Подписывая этот документ, царь не знал, что еще накануне, 7 марта, Временное правительство постановило признать Николая II и его супругу лишенными свободы. Отрекшегося императора было предписано доставить в Царское Село. Императрица Александра Федоровна была арестована еще за два дня до этого. Арест императрицы лично осуществил новый главнокомандующий Петроградским военным округом генерал Л. Г. Корнилов, чья судьба в скором времени так тесно переплетется с судьбой Керенского.

Днем 9 марта императорский поезд прибыл в Царское Село. На перроне главного пассажира уже ждала охрана. Автомобиль доставил его в Александровский дворец, где бывший царь наконец смог увидеться с женой и детьми. Впрочем, его надежды на воссоединение с семьей сбылись не в полной мере. Оказалось, что бывшего царя и царицу предписано содержать отдельно, позволяя им общаться только в течение нескольких часов днем. Это было частью инструкции по содержанию арестованных, разработанной лично Керенским. Она обязывала членов царской семьи не покидать помещения без особого на то разрешения. Для прогулок были отведены специальные места в парке, обязательно огороженные от внимания посторонних. Всякие свидания с арестованными были запрещены, и любое исключение из этого правила допускалось только с личного разрешения Керенского. Вся корреспонденция царской семьи подлежала обязательной цензуре.

Сам Керенский не спешил встретиться с бывшим императором. Прежде ему никогда не приходилось общаться с Николаем II, и его представления о царе были вполне в духе того, что писала на этот счет левая пресса. Керенскому виделся громкий процесс над «тираном», способный стать достойной точкой в истории великой революции. Известный адвокат Н. П. Карабчевский передал в воспоминаниях свой разговор с Керенским, состоявшийся как раз в эти дни. Новый министр юстиции предложил Карабчевскому сенатское кресло, но тот отказался, сказав, что предпочитает остаться в прежнем статусе.

— Я еще пригожусь в качестве защитника…

— Кому? — с улыбкой спросил Керенский. — Николаю Романову?..

— О, его я охотно буду защищать, если вы затеете его судить.

Далее произошло то, что стало для Карабчевского полной неожиданностью. «Керенский откинулся на спинку кресла, на секунду призадумался и, проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все поняли, что это намек на повешение. — Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! — сказал Керенский, обводя нас своим не то загадочным, не то подслеповатым взглядом благодаря тяжело нависшим на глаза верхним векам».[140]

вернуться

138

Собрание узаконений и распоряжений правительства. 1917. № 3. 30 марта. С. 242–247.

вернуться

139

Вестник Временного правительства. 1917. 15 июля.

вернуться

140

Карабчевский Н. Что глаза мои видели. Т. 2. С. 115.

31
{"b":"138525","o":1}