– Знаешь, я на ней раньше спала, – сказала Эйнджел.

– Лучше уж на траханой улице спать.

– Шейн, ну как ты можешь!

– Так и могу.

– К тому же она ведь нам услугу оказала, ведь так?

– Ну, так.

Они разговаривали шепотом, чтоб никто не подслушал. За несколько минут до десяти Ева Брэнском выключила телевизор и объявила, что идет спать.

– Не могу смотреть эти нынешние программы новостей. Все время что-нибудь ужасное: землетрясения, убийства… Можете оставаться наверху сколько захотите. Есть молоко, если хотите выпить на ночь. – Она широко улыбнулась, мягкой улыбкой. – Чувствуйте себя как дома.

Шейн и Эйнджел вовсе не горели желанием смотреть программу новостей. Они посидели в гостиной, может быть, минут пятнадцать, прислушиваясь к звукам из ванной наверху, а потом и сами пошли спать.

– Ты сколько у нее прожила? – спросил Шейн.

– Три года, чуть больше, – ответила Эйнджел. – С девяти до двенадцати лет. Тринадцатый как раз пошел. Она мне на двенадцатилетие велосипед подарила, как сейчас помню. Подержанный, правда, но мне было все равно. Пришлось бросить его здесь, когда я уехала.

– А зачем? Уехала зачем? Тебе ж тут было так хорошо, почему ж ты не осталась?

Эйнджел потеребила неровные пряди своих волос.

– У нее тут еще один парень жил, Йен его звали. Старше меня, ну, года на два. И он начал… ну, понимаешь, приставать ко мне. Я хотела сказать маме, но мне было как-то неудобно. Трудно. Да она и не стала бы слушать. Во всем остальном с ней было просто отлично, во всем остальном, кроме этого… В конце концов я как-то порезала его стеклом. И меня отсюда забрали. Мама не хотела меня отдавать, просила, чтоб мне дали еще один шанс, но они и слушать не стали. И тогда меня отправили в сиротский приют. В детский дом. Там я себе вены порезала.

Она придвинулась еще ближе к Шейну, и он поцеловал ее, сначала просто сочувственно, а потом и не только. И опять Шейн запустил ей руку между ног, и опять она сказала: «Не надо».

– В чем дело? У тебя месячные, что ли?

– Нет, просто… Тут не надо.

– Почему это вдруг?

– Тут, в этой постели, не надо.

– А что тут такого?

– Мама услышит.

– Она тебе вовсе не мама.

– Ну, ты же понимаешь, о чем я!

– Она что, думает, ты все еще девственница, так, что ли?

– Не говори глупости!

– Это ты говоришь глупости!

– Ох, Шейн…

– Ну?

– Давай не будем ссориться, а?

Шейн медленно выдохнул.

– Ладно. О'кей. Извини. Просто я…

– Я понимаю.

Немного погодя он повернулся и лег на спину, и она помогла ему утешиться собственной ладошкой.

Утром Ева Брэнском осведомилась, как они спали, провела их в аккуратную кухоньку, где уже был накрыт завтрак на двоих, накормила корнфлексом и вареными яйцами, по два каждому, и огромным количеством тостов, причем один кусочек – для Эйнджел – порезала тонкой соломкой.

– Солдатики, помнишь?

– Конечно.

– Ну, ешь. Тостов ешьте сколько хотите. Чай заварен.

– А ты сама, мам?

– Я уже поела.

Через несколько минут Шейну захотелось в туалет. И он обнаружил Еву на лестничной площадке наверху, возле телефона, с трубкой в руке. На маленьком круглом столике рядом лежал утренний выпуск «Мейл», развернутый так, что была видна его собственная фотография на второй полосе.

– Сука!

В ее глазах заплескался ужас.

– Сука проклятая!

Он ударил ее ладонью по лицу, она вскрикнула и отпрянула назад, он выхватил у нее телефонную трубку и ударил ее этой трубкой по голове, над ухом.

Ева вскрикнула и опустилась на пол.

– Шейн! Какого черта ты там делаешь?!

Эйнджел схватила его за руку, но он оттолкнул ее.

– Она заложить нас хотела! Понятно? Сукина дочь!

Ева что-то забормотала, и когда он наклонился над ней, закрыла лицо своими полными руками.

– Шейн, не надо! Ох, мама, мама…

Эйнджел присела на корточки между упавшей женщиной и Шейном, но он схватил ее за запястье и оттащил в сторону.

– Шейн, не надо! Прошу тебя, больше не надо!

Он отвел назад ногу и пнул Еву в бок.

– Шейн!

– Ладно, пошли отсюда. Сваливать надо.

– Ее нельзя так оставить…

– Сука! Чтоб ей сдохнуть!

Не прошло и пяти минут, как они выбежали из дома и помчались по улице. Шейну пришлось чуть ли не тащить Эйнджел за собой, она шаталась, но все равно бежала, с рюкзаком на плечах и с сумками в обеих руках, смахивая на бегу слезы.

– Что на тебя нашло? – спросил Шейн. Они стояли на обочине шоссе Нантуич – Рексем, на южном выезде из Кру.

– Ничего, – ответила Эйнджел.

– Да ну? Тогда с чего это у тебя такая рожа?

– Какая?

– Как лошадиная задница. И молчишь все время.

Эйнджел отвернулась, но он повернул ее лицом к себе.

– Ну?

– Я о маме думаю.

– Она тебе никакая не мама, чтоб ей провалиться! И никогда тебе мамой не была!

– Ты же знаешь, что я имею в виду.

– Она нас заложить хотела!

– Шейн, ты же мог ее убить!

– Так ей и надо, мать ее!

Эйнджел выплеснула на землю остатки чая из стаканчика и пошла прочь; он за ней на этот раз не последовал. Мимо них, по ту сторону живой изгороди из боярышника, пролетали машины, не так уж много. Погода явно менялась, на западе сгущались облака, температура падала.

Шейн посмотрел на Эйнджел – она стояла, опустив голову, там, где начинался луг и росла трава, волосы такие короткие, что едва шевелятся под ветром. У него что-то перевернулось внутри, захотелось пойти туда, где она стоит, обнять ее, сказать, что все будет хорошо, но вместо этого он остался стоять где стоял.

Медленно подъехал грузовик с прицепом, на котором стояли шесть новеньких автомобилей «шкода-фабия» – синие, красные и зеленые, все сверкающие. Водитель, спрыгнув на землю, уставился на Эйнджел, а она на него. Полчасика с ним прямо в кабине, и она заработает полсотни фунтов, может, даже больше. Деньги, вот что им нужно; то немногое, что у них было, уйдет очень быстро.

Эйнджел пришло в голову, что им надо ехать в Лондон – там легче затеряться, так она сказала. Но Маккернан всегда утверждал, что Лондон вечно битком набит всякими неудачниками, черными и пидорами, и Шейн полагал, что он, вероятно, прав. Всякие беженцы – афганцы или кто-то еще, африканцы, иракцы и прочие в том же роде… Уэльс, вот куда им надо двигаться. На попутных, автостопом. Там их точно никто не найдет. Он всегда хотел туда уехать.

Словно решившись на что-то, Эйнджел повернулась и пошла назад к нему, вымученно улыбаясь.

– Я проголодалась, – сказала она, подойдя. – А ты чего-нибудь хочешь?

– Нет, мне и так хорошо.

– Пойду куплю гамбургер.

– Я у тебя немного откушу.

– А говоришь, не хочешь. – Она поцеловала его в угол рта.

Мясо в булочке было серое, и его было мало, и Эйнджел намазала гамбургер кетчупом и потом еще горчицей. Когда Шейн откусил кусок, на щеку ему брызнуло красным и желтым, а когда он попытался стереть это, то лишь вымазал себе ладонь; Эйнджел засмеялась и потребовала гамбургер обратно, а Шейн притворился, что запустит им в нее, но потом все же вручил его ей, почти изящным жестом. «Все у нас будет в порядке, – подумала Эйнджел, – все образуется, и мы всегда будем вместе». Она верила в это целую минуту, может, даже две. В прошлую ночь она пару раз пробовала завести разговор о том, что Шейну хорошо бы пойти в полицию, сдаться, но добилась лишь того, что он разозлился и сказал, что она спятила.

– Тогда нам надо разбежаться, – заявила Эйнджел. Гамбургер они доели и теперь пили кока-колу, чтобы избавиться от его вкуса во рту. – Ненадолго. На недельку.

– Не пойдет, – сказал Шейн.

Она подошла поближе и засунула пальцы под манжет его рубашки.

– Это необходимо. После того, что произошло. А так мы слишком заметны. Если будем оставаться вместе, кто-нибудь нас выследит, сам знаешь.