– В мое отсутствие департаментом будет управлять Мильх?

– Разумеется.

– Тогда я не могу уйти в отпуск.

– Это нелепо. В случае вашей отставки он навсегда займет вашу должность.

– Через несколько месяцев мне там будет нечего делать.

– Это ваши проблемы. Если вы не в состоянии сохранить авторитет в собственном департаменте, не ищите сочувствия у меня. В мире дикой природы… – он коротко оскалился, блеснув зубами, – такого не произошло бы. Слабеющего вожака вызывает на бой и убивает более молодой и крепкий соперник. Но я не могу допустить, чтобы события развивались по законам природы. И не могу удовлетворить вашу просьбу. Если я позволю вам уйти в отставку, Адольф пожелает узнать почему и вся страна пожелает узнать почему. Когда начнут всплывать факты, возникнут сомнения в жизнеспособности военно-воздушных сил, в методах управления министерством, возможно даже – в моей компетентности. О нет. Возьмите отпуск, Эрнст. Сколь угодно длинный. Под Висбаденом есть хороший санаторий; закажите себе место там и не беспокойтесь о расходах. Договорились?

Эрнст молчал. Но Толстяк прочитал все, что хотел знать, на посеревшем лице Эрнста и через несколько мгновений вновь развернул свою тушу к крохотным поездам, которые неутомимо бегали по рельсовым путям, проложенным согласно его замыслу.

Если вы смотрите на стоящий на посадочной полосе «комет» спереди, вы видите планер. Вы принимаете «комет» за планер, поскольку у него нет колесного шасси. Он отбросил шасси сразу после взлета. Следовательно, сейчас вы смотрите на «комет», который только что приземлился. Ни в один другой момент вы не увидите такой картины. Как правило, вы вообще не замечаете этот крохотный самолетик, поскольку он стоит на буксировочной платформе. (Выруливать на взлет «комет» не умеет, он может только отрываться от земли и летать.) А когда «комет» стоит на полосе, заправленный и готовый к взлету, вас и близко к нему не подпустят.

В этом ракурсе он имеет форму идеального креста: две короткие вертикали шасси и киля и две длинные горизонтали крыльев. Вы не увидите за крыльями второй, короткой, горизонтальной линии, которую увидите на любом другом самолете: линии стабилизатора. У «комета» нет стабилизатора. Крылья у него очень широкие, они отведены назад и сужаются так резко, что в плане представляют собой почти треугольники.

Поскольку у «комета» нет стабилизатора, у него нет руля высоты: он совмещен с элеронами. Комбинированные плоскости управления называются элевонами. Звучит мудрено, но ничего мудреного здесь нет. Управлять «кометом», в обычном смысле слова, несложно. И он любит летать. Отпущенный на волю, он взмывает в небо, как…

Как дьявол, всегда думалось мне. Вихрем взмывающий ввысь из преисподней.

Следует упомянуть еще о двух вещах. Во-первых, на носу «комета» находится крохотный пропеллер, каким впору только яйца взбивать. Он не имеет никакого отношения к силе тяги в полете, но приводит в движение турбину перед самым взлетом.

И наконец… Странно оставлять это напоследок. Это первое, на что все обращают внимание. И все же в разговорах о «комете» мы никогда не обращали внимания на тот факт, что первые «кометы», которые мы испытывали, были ярко-красными – цвета маков, цвета крови.

Письмо с сообщением, что я включена в команду летчиков, которой предстоит испытывать «Ме-183» на авиабазе в Регенсбурге, застало меня врасплох. Прошло уже больше года с тех пор, как Эрнст упомянул «об истории с новым секретным истребителем» и спросил, не хочу ли я в ней поучаствовать. Поскольку впоследствии он ни разу не возвращался к этому разговору, я решила, что этот проект, как и многие другие, закрыт.

Регенсбург находится в Баварии. Дорога туда заняла двадцать шесть часов. Прибытие поезда, на который я собиралась сесть, откладывалось три раза, прежде чем он наконец прибыл, без вагона-ресторана. Поезда стали редкостью и вели себя непредсказуемо. По слухам, большую часть составов отправили на восток, а остальные использовались для перевозки партийных шишек.

В громыхающих тряских вагонах мы катили по Германии больше суток, делая необъяснимые длинные остановки на перегонах. Я заснула в своем кресле и проснулась с безумным желанием выпить кофе, хотя бы суррогата, не содержащего ни грамма кофе, – но там не было даже суррогата. В Нюрнберге я делала пересадку. Последовало двухчасовое ожидание. Время от времени вокзал наполнялся солдатами, которые отправлялись на фронт или возвращались домой. Один раз я вдруг увидела (и не поверила своим глазам) группу русских военнопленных с лопатами в руках – и не могла отвести взгляда от исхудалых, заросших щетиной лиц.

Я прибыла на испытательную базу на второй день своего путешествия, после полудня. Едва выйдя из машины, я увидела висящее над самой взлетной полосой черно-фиолетовое облако, внутри которого сверкала огненная стрела. Потом в уши мне ударил оглушительный рев, и я покачнулась от удара звуковой волны. Что-то маленькое и яркое стремительно взмыло в небо под немыслимым углом и в считанные секунды исчезло из виду.

Я поднялась по неровным бетонным ступенькам в деревянный, похожий на времянку домик, на котором висела вывеска «Штаб».

– Добро пожаловать, – сказал Дитер. – Мы рады видеть тебя среди нас.

Я обвела глазами по-спартански просто обставленное, безупречно чистое помещение. Дитер сидел за пишущей машинкой; он встал, чтобы пожать мне руку.

– Спасибо, – сказала я. – Кто здесь главный?

– Я, – ответил Дитер.

«Me-163», или «комет», поначалу задумывался как сверхскоростной планер. Потом было принято решение снабдить его ракетным двигателем, который быстро поднимал бы машину на высоту, откуда она сможет планировать обратно на землю. Конструкторы разработали двигатель, и проект передали Мессершмитту для окончательной доводки и испытаний.

Свет еще не видывал самолета, подобного «комету». Сразу после взлета он сбрасывал шасси и за минуту поднимался на восемь тысяч метров. Летать на нем было все равно что на пушечном ядре. При том потолке, которого он достигал, и при той скорости, которую развивал, об обычном пилотировании речь уже не шла. В одном из первых полетов «комет» развил скорость, настолько близкую к звуковой, что на несколько секунд перестал слушаться руля. На такой скорости воздух начинает загустевать. Пилоту не поверили: машина развивала скорость много выше той, какую могли измерить приборы в министерских аэродинамических трубах.

Фантастическая скорость определялась предназначением «комета». Он должен был разрушать боевой порядок вражеских бомбардировщиков, врываясь в их гущу, как разъяренная фурия.

Такое вот создание нам поручили испытывать. Для всех нас это стало самой серьезной пробой сил за все время нашей службы в авиации. Разумеется, это считалось большой честью. Но на том дело не кончалось. «Комет» требовал полной самоотдачи. В действительности испытание проходил не самолет, а летчик.

Проблема заключалась в топливе. Использовались два разных вида топлива, а поскольку их состав держался в секрете, они носили кодовые названия «ти-фактор» и «си-фактор». «Си-фактор» заливался в емкости под крыльями, а «ти-фактор» хранился в маленьких баках, находящихся по обе стороны от пилотского кресла, и в большом баке, расположенном прямо за ним. Нагнетаемые турбиной в распределитель, а оттуда по трубопроводу в камеру сгорания, они при соединении производили управляемый взрыв, швырявший «комет» вдоль по взлетной полосе и далее, в поднебесье.

Но взрыв не всегда бывал управляемым. Любое ракетное топливо, естественно, вещество летучее. Это же было настолько летучим, что малейшее его количество запросто могло воспламениться. Каждый из двух видов топлива, взаимодействие которых производило разрушительный эффект, представлял опасность и по отдельности. «Ти-фактор» мог воспламениться при контакте с любым органическим веществом. Трубопровод для него изготавливался из специального искусственного волокна, и хранился «ти-фактор» в герметичных алюминиевых контейнерах, поскольку разъедал сталь и железо.