Лео встал и, на ощупь подойдя к двери, нажал кнопку выключателя. Снова ничего.

«Должно быть, скачок напряжения, — подумал он, стараясь сохранять хладнокровие. — И серьезный, — добавил он про себя, глянув в окно. — Огней города не видно».

Весь Вашингтон погрузился в кромешную тьму. Эта мысль отрезвляла.

«Может, — подумал Лео, — совершили теракт? Но тогда бы выли сирены „скорой“, полиции, пожарных машин…» Ничего такого не было слышно. Надо просто подождать до рассвета.

Было холодно, и Лео забрался на кровать под одеяло. С улицы доносились знакомые звуки предрассветной суеты. Лео медленно подошел к окну и на ощупь отодвинул занавеску — мир проснулся, но Лео, не в силах понять, спит он или бодрствует, не видел ни зги. Его обуял ужас перед неизвестностью. Дрожа от холода, Лео опустился на пол под окном.

— Это пройдет, — повторял он себе, — обязательно пройдет…

Каждое утро ризничий, проходя по коридорам кафедрального собора, отпирал двери ключами из связки. Скромный и набожный, рожденный в Шартре и посвятивший ему жизнь, старик не переставал удивляться красоте здания и заключенной в нем духовной силе. Суровый, преисполненный любви лик Христа над входом ризничий помнил лучше своего лица; он знал наперечет все статуи, установленные на тройном портале. Однако этим утром он не шел, а бежал по коридорам — прочь из собора, прямиком в полицейский участок.

В последний раз ризничий бегал так лет пятьдесят назад. В жандармерии монах едва отдышался; его лицо перекосило от ужаса, и он молча указывал в сторону собора. Жандармы знали ризничего, и двое из них сразу отправились в собор.

У собора собралась толпа обеспокоенных пилигримов и горожан.

— Пропустите, пропустите! — кричали жандармы. На запертых дверях главного входа красной аэрозольной краской было написано: «Убивайте идолопоклонников! Захватывайте их, осаждайте, сражайтесь с ними!»

Один из жандармов переписал лозунг в блокнот, и они с напарником вернулись в участок, чтобы немедленно известить мэра.

Мэра Шартра встревожила эта новость. Его, ортодоксального католика, подобное кощунство огорчало и оскорбляло. После терактов в Сан-Петронио и Сантьяго дело не походило на обычное хулиганство. Он приказал шефу полиции эвакуировать соседние районы, собор опечатать и ждать дальнейших указаний. Положив трубку, мэр разбудил секретаршу и велел соединить его с президентом.

— С господином президентом? — переспросила секретарша, испугавшись, что неправильно поняла.

— Нет, — подтвердил мэр, — вы не ослышались.

— Так, значит, господина мэра с господином президентом?

— Да, с ним и ни с кем другим.

Известие сообщили президенту, информация просочилась в прессу… Вскоре Франция и весь мир узнали, что двери Шартрского собора обезображены цитатой из Корана.

С инцидента в Шартре все и началось. Почти каждый день в новостях сообщали об оскверненных христианских святынях. Как талибы разрушили гигантские статуи Будды в Афганистане, так неизвестные злоумышленники сносили головы памятникам святым или портили бесценные алтарные росписи. Франция не знала подобных актов вандализма со времен Великой революции — вслед за собором в Шартре осквернили Сент-Шапель в Париже, уничтожив витражи. А в базилике Св. Марии Магдалины в Везеле забросали навозом скульптуру, изображающую Христа во всем величии. Так и не нашли головы улыбающегося ангела из Реймского кафедрального собора. Волна массового вандализма прокатилась по Италии, Испании, Австрии, затронув и католические святыни Германии.

Ватикан изо всех сил замалчивал инциденты, в которых не пострадал ни один человек. Священникам оскверненных церквей и соборов запретили говорить с прессой, а на ТВ, радио и в газеты позвонили с просьбой не раздувать шумиху. Тщетно. Ведь СМИ только того и хотели: вандализм и отчаяние потерпевших помогали газетчикам поднять продажи, а публицисты наперегонки строчили статьи. Возросло давление на мусульманские общины, которые, по всеобщему мнению, покрывали ответственных. Мусульмане отрицали свою причастность, усугубляя собственное положение.

— Хорошие новости, профессор.

Лео нетерпеливо улыбнулся.

— Глаза невредимы: зрачки реагируют нормально, роговица не помутнела, катарактальных изменений хрусталика не выявлено. Помутнения стекловидной полости нет, оптический нерв в норме, поле зрения — в пределах нормы. Общий итог: все в порядке. — Голос офтальмолога, полного мужчины лет шестидесяти в очках с толстыми стеклами, звучал особенно убедительно.

Лео вымотался, проходя тест за тестом в больнице Джорджтауна.

— Это замечательно, доктор. Но если все в порядке, как вы объясните случившееся?

Ничего не видя, он сидел на полу в гостиной и ждал… На ощупь добрался до телефона, набрал 911. Прибыла «скорая», доставила Лео в больницу Джорджтауна, где зрение начало постепенно, как бы нехотя, возвращаться. С отчаянной надеждой Лео наблюдал, как образы из неясных становятся размытыми, потом обретают резкость. Четко разглядев секретаря доктора, ничем не примечательную женщину средних лет, Лео пришел в восторг. Когда офтальмолог начал проверку, зрение уже полностью восстановилось.

— Что ж, профессор, нужно хорошенько разобраться. Временная слепота — случай редкий, она может быть симптомом другого заболевания. Чтобы окончательно все выяснить, надо пройти дополнительные тесты, — объяснил офтальмолог, чем весьма взволновал Лео.

Как заведующего кафедрой его обслужили вне очереди, прогнали через два компьютерных аксиальных томографа — с введением контрастного препарата и без.

В камере томографа на Лео накатил приступ клаустрофобии. Захотелось нажать кнопку тревоги на пульте, который дал лаборант («на всякий случай»). Голова кружилась. Лео был взволнован не столько слепотой, сколько появлением Анжелы. Он пытался найти этому объяснение, но не мог сосредоточиться. Все силы уходили на то, чтобы спокойно перенести процедуру.

Лаборант передал доктору результаты, тот проконсультировался с коллегами, и все сошлись на том, что результаты «непримечательны». Не обнаружилось повреждений мозга, кровоизлияний, тромбов… Офтальмолог, довольный, но озадаченный, рекомендовал провериться на магниторезонансном томографе.

Лео снова поместили в камеру, в которой что-то тикало. Звук отдавался от стенок гулким эхом. Лео сдерживал очередной приступ клаустрофобии.

Результаты оказались столь же непримечательны.

Поздно вечером офтальмолог принял Лео у себя в кабинете. Раскрыв перед собой на столе папку с результатами тестов, он сказал:

— Мы не выявили у вас патологий, профессор. Это прекрасно, но необходимо выяснить, что вызвало временную слепоту. Я рекомендую следующее: прежде всего постоянное наблюдение — будем проверять вас каждую неделю в течение нескольких месяцев. Это стандартная проверка зрения. Если вы будете в городе, особых неудобств она вам не причинит. Советую воздержаться от вождения — полагаю, вы не хотите оказаться за рулем, когда… вернее, если слепота неожиданно вернется. И… — Доктор замялся.

— Что-нибудь еще? — спросил Лео. Как здорово, что с глазами все в порядке! Но что произошло?

— Рекомендую, чтобы вас посмотрел мой коллега, доктор Эландер.

— Он тоже офтальмолог? Зачем? Я вам доверяю.

— Одна голова хорошо, а две лучше. Секретарь договорится о приеме. Я передам доктору Эландеру результаты тестов. Он один из лучших нейроофтальмологов в стране.

Размеренная, скучная жизнь Макферсонов длилась две недели. Потом позвонил Эммануил. Трубку взяла Орсина.

— Я буду у вас в воскресенье. Не в моих правилах приезжать в Венецию в самый разгар туристического сезона, но дело срочное. Вас с Найджелом я не потревожу, однако хочу, чтобы ты, Орсина, уделила мне час времени. Это касается нашей семьи.

Найджел с Эммануилом предпочел не встречаться и уехал в поместье.

— Дядя решит, что ты его не любишь. Зачем открыто показывать неприязнь? — упрекнула Орсина супруга.