«Солдаты семеновские отличались не одною наружностью, — пишет барон А. Е. Розен, бывший свидетелем этого конфликта, — не одним щегольством в обмундировании, не одною только образцовою выправкою и ружейными приемами; но они жили гораздо лучше солдат других полков, потому что большая часть из них были отличные башмачники, султанщики [7]и обогащали свою и артельную казну…» ^{23}

Как бы ни нуждался в деньгах офицер, делать султаны или тачать башмаки было для него совершенно невозможно. Его социальный статус не позволял приниматься за столь «низкие» занятия. Но все же способы поправить свое материальное положение существовали. Афанасий Фет рассказывает в своих воспоминаниях о работе кавалерийских офицеров в свободное время: «Принца Ольденбургского (Стародубовский) полк представлял в этом отношении прямую противоположность с нашим. Офицеры его, большей частью из остзейских немцев, не получали никакой поддержки из дому, но умели на небольшое жалованье сводить концы с концами, отличаясь притом щегольской обмундировкой. При крайней аккуратности не только эскадронные командиры, но даже самые младшие офицеры, будучи любителями и знатоками конного дела, с выгодой выдерживали и продавали лошадей, съезжая их парами, тройками и четверками…»

Правда, бывали у офицеров и другие занятия. В 1810 году в Военном министерстве рассматривали дело поручика Шлянца. Являясь квартирмейстером Херсонского гренадерского полка, стоявшего в Тифлисе, он очень хорошо изучил состояние армейского провиантского склада, а также конъюнктуру рынка в этом городе. По поручению командования Шлянец продавал оставшийся там провиант: муку и крупу. Деньги сами плыли в руки, и поручик не устоял. По сговору с местными хлеботорговцами он подделал отчетность, показав в ней более низкие цены, чем те, по которым в действительности были реализованы все припасы. Вскоре его разоблачили. Писать объяснение Шлянец не стал, а застрелился из пистолета ^{24} .

Можно было и не объезжать лошадей, и не воровать казенные деньги, а просто обратиться к государю императору с прошением о «заплате долгов», сделанных офицером во время прохождения службы: «Опять прибегаю к стопам ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА. Великодушный ГОСУДАРЬ! Нужда меня принуждает обеспокоить ВАШУ ОСОБУ. ВАМ неизвестно положение бедного офицера в Курляндии; жалованье его менее половины в берлингеpax [8], чем в рублях. Дороговизна здесь чрезмерная. Поневоле он вступает в долги, которые уплатить ему невозможно; военный министр может ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ объяснить причину, побуждающую меня утруждать ВАС, ГОСУДАРЬ, следующею прозбою: 2 тысячи рублей уплатить всего, не откажите, достойный внук Великой Екатерины, отец подданных, просящему офицеру, клянусь честью и присягою, которою обязался служить верою и правдою и самому МОНАРХУ, что более утруждать его не стану. ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ всенижайший и всепокорнейший раб 24-го Егерского полка подполковник граф де Мендоза-Ботелло. 27 сентября 1810 года» ^{25} .

На прошении имеются разные пометки. В частности, указано, что просителю в начале года было Всемилостивейше пожаловано 500 рублей на погребение его матери, затем весной — еще 1000 рублей на пошив обмундирования. Генерал-лейтенант граф Витгенштейн на запрос относительно бережливости и распорядка в хозяйственной части графа де Мендоза-Ботелло донес, что хотя он в некоторых случаях по сделанным ему поручениям и не оправдал себя в том, однако же, судя по крайнему недостатку его и семейства, коим он обременен, «он таковою МОНАРШЕЮ щедростью поддержать и поправить себя может». Александр Павлович и в третий раз пожалел российского офицера, по своему происхождению испанского дворянина, и 2000 рублей ему в Курляндию было послано.

Прошение подполковника графа де Мендоза-Ботелло о вспомоществовании вовсе не являлось из ряда вон выходящим в повседневной жизни александровской эпохи. Ежегодно такие же прошения отправляла в столицу Н. А. Дурова, и ей, обер-офицеру Мариупольского гусарского полка, также выдавались деньги, только суммы были поменьше: от 300 до 400 рублей. Судя по архивным данным, к милости монарха прибегали десятки офицеров. По каждому такому прошению в Военном министерстве готовили справку о просителе, и государь, ознакомившись с ней, как правило, нужные средства выделял.

Однажды весьма значительную сумму попросил у царя Кульнев, ставший после войны в Пруссии полковником и командиром Гродненского гусарского полка. Вместе с матерью и двумя братьями он владел всего лишь двадцатью крепостными мужского пола в деревеньке Болдырево Козельского уезда Калужской губернии. В 1808 году умер один из его братьев, оставив долговых расписок на 5 тысяч рублей. Яков Петрович, чтобы окончательно не разорить родовое поместье, принял долг на себя и должен был в течение года внести деньги ^{26} .

После победы над шведами при Куортане в августе 1808 года, где Кульнев особенно отличился, его представили к производству в чин генерал-майора. Но доблестный гусар в рапорте предложил заменить генеральские эполеты пятью тысячами рублей. Александр I, знавший о стесненном материальном положении Кульнева, сначала прислал ему деньги, а затем, в декабре 1808 года, все-таки пожаловал его в генерал-майоры. В 1810 году за проявленные храбрость и отвагу в боях с турками Кульнев был награжден так называемой «арендой», которая приносила владельцу по тысяче рублей в год, сроком на 12 лет. Впрочем, эту «аренду» Кульнев сразу же подарил своей племяннице, дочери старшего брата Ивана Петровича Кульнева, на приданое…

В шесть часов вечера трубачи в гусарских полках играли сигнал к вечерней чистке лошадей. Нижние чины, надев кителя и фуражные шапки, опять шли на конюшню. Вечерняя чистка, как и утренняя, продолжалась час, и на ней должны были присутствовать взводные командиры. Затем лошадей поили, последний раз давали им овес и сено, убирали конюшни и стелили в стойлах солому.

После этого в эскадронах делали перекличку личного состава, на которую солдатам разрешалось приходить в кителях. В девять часов вечера в армейских частях барабанщики били, а трубачи играли вечернюю «зорю», и на этом трудовой день кавалериста завершался.

К тому времени в офицерском собрании могли уже раскладывать ломберные столы, покрытые зеленым сукном, и составлять партии желающих играть в карты.

«В полку от полкового командира до последнего прапорщика, — пишет барон А. Е. Розен, — почти все играли в карты. Случалось мне при дежурстве по батальону рапортовать в 9 часов вечера дежурному по полку штабс-капитану Саргеру и подходить к карточному столу, не быв никем примеченным, оттого что, подходя, ступал я не по полу, не по ковру, а по колодам карт, разбросанных несчастливыми понтерами и банкометами. Постепенно начал и я принимать участие в игре, как постепенно новички начинают курить или нюхать табак и пить водку. Сначала выигрывал — и незаметным образом сделался страстным игроком. Не жажда к деньгам и к прибыли увлекала меня, а легкое занятие, развлечение в бесцеремонном кругу, угадывание счастья были сперва наслаждением, после стали потребностью…» ^{27}

Карточная игра получила повсеместное распространение в офицерской среде. Но чрезмерное увлечение ею приводило к большим неприятностям. Тот же Розен упоминает о том, как поручик лейб-гвардии Финляндского полка, его молодой сослуживец Калакуцкий, будучи квартирмейстером полка и имея на руках казенные деньги, проиграл в карты 30 тысяч рублей. За это он в 1819 году был предан суду, лишен чинов и дворянства и сослан в Сибирь на поселение.