Мой очередной пакет оказался набит детскими вещами. Под ноги мне посыпались маленькие носочки, шорты и футболки. Я с досадой пнул эту груду ногой. И почему это люди выкидывают в основном детские вещи? Должно же здесь быть хоть что-то, что мне подойдет. Я раздраженно покосился на соседа. Он тем временем отыскал пару длинных вельветовых брюк и, поворачивая из стороны в сторону, придирчиво разглядывал их. Затем, поднявшись на ноги, приложил брюки к поясу, удовлетворенно кивнул и языком передвинул сигарету в угол рта. При этом на брюки посыпался пепел, который он аккуратно стряхнул рукой.

Я ощутил прилив гнева. Эти вельветовые брюки были бы мне как раз. А ему они великоваты в талии и, пожалуй, довольно коротки для его длинных ног. Это мне следовало их найти. Ведь я пришел сюда первым. И нуждался в них гораздо больше.

Я встал и шагнул к нему. Поначалу он даже не обратил на меня внимания — слишком поглощенный осмотром своей находки, он по-идиотски улыбался, радуясь удаче. Наконец он оторвался от брюк и посмотрел на меня. В его прищуренных глазах появилось удивленное выражение, брови поползли вверх. Не говоря ни слова, я схватился за вельветовые брюки и потянул к себе. Однако он крепко держал их, и я добился лишь того, что подтащил его поближе.

— Ты что творишь, черт возьми? — прохрипел мужчина.

— Отдай! — потребовал я. — Они мои.

— Как бы не так! — Он дернул брюки к себе. — Это я их нарыл. Найди себе еще.

Я отпустил брюки, однако лишь для того, чтобы в следующий момент изо всех сил толкнуть своего конкурента в грудь. Он рухнул навзничь, сигарета выпала у него изо рта. Его глаза его широко распахнулись. В них застыли изумление и испуг.

— Отдай! — вновь повторил я.

Он попытался было встать на ноги, однако я опять толкнул его, и незнакомец снова упал. При этом его затылок с глухим неприятным звуком стукнулся о край тротуара.

— Проклятие! — выругался я и опустился на колени рядом с распростертой фигурой.

Изо рта мужчины вырвался жалобный стон. На мгновение его глаза закатились, а когда он вновь распахнул их, во взгляде сквозил откровенный страх. Выпустив из рук брюки, он встал на четвереньки и пополз в сторону.

— Да ты форменный псих, приятель.

Я шагнул к нему и протянул руку, желая помочь подняться:

— Прости, но…

— Отстань и убирайся!

Подняв с асфальта брюки, я вернулся к магазину. Мешок, только что вскрытый мужчиной в пальто, напоминал распростертое мертвое тело. Я наскоро исследовал его содержимое. Там оказалось еще несколько пар брюк, свитеры и даже пара ботинок. Я сгреб все в охапку и пошел к машине. С трудом открыв дверцу со стороны сиденья пассажира, я запихнул одежду внутрь.

Мой соперник тем временем успел доползти до следующей лесенки, также ведущей в какой-то подвал. Прислонившись к перилам, он обхватил себя руками за плечи и наблюдал за мной.

Отвернувшись, я сел в машину, завел мотор и уехал.

Переоделся я прямо в машине. Это было не так-то просто — по площади «мерседес смарт» был почти сопоставим с примерочной кабинкой в магазине, однако вдвое ниже. Кроме вельветовых брюк, я отыскал в груде одежды, взятой из мешка, подошедшие мне свитер и пару туфель. Туфли были синие, парусиновые, с кисточками и, как минимум, на размер больше, однако на них, по крайней мере, не было крови.

Свои собственные пропитанные кровью брюки и ботинки я выкинул в мусорный контейнер у парковочной площадки, где переодевался. Сменив одежду, я ощутил огромное облегчение, а поскольку машина была брошена там же, на парковке, мне казалось, что я сделал все от меня зависящее, чтобы как можно дальше отстраниться от Линды Вильбьерг. Правда, картина обнаженного тела, свисающего с балюстрады гостиной, все еще стояла у меня перед глазами, однако я, как мог, гнал ее от себя. Ведь сейчас это было необходимо.

Речь шла о моей дочери.

Я пробовал защитить Линду, однако это не помогло. Ведь она была убита прямо у меня на глазах — правда, в этот момент они были закрыты, а сам я крепко спал. Как бы там ни было, но все произошло в каких-то нескольких метрах от меня. Сумею ли я теперь каким-то образом защитить свою дочь?

Сам того не сознавая, я двигался в сторону своего отеля. Путь был неблизким, и у меня имелись деньги на такси, однако я предпочел идти пешком. Так мне лучше думалось, да и, кроме того, я нуждался в своего рода тайм-ауте. Я попытался представить себе человека, который сумел совершить все эти убийства в точности так, как они описывались в моих романах. Он рисковал. Данные убийства были моей,а не его вотчиной, и это должно было дать мне определенные преимущества или же, по крайней мере, предоставить возможность понять ход его мыслей. Чего же он добивается? Наказать меня, бросить мне вызов, или же таким способом он пытается засвидетельствовать мне свое почтение? Я был абсолютно уверен, что убийца ожидает от меня следующего шага, как в случае с Линдой. Он, как заправский шахматист, приготовил ловушку и дождался, пока я сделаю свой ход, в результате которого раскроюсь и потеряю коня. Теперь незнакомец охотится за моим ферзем — королевой. И ему недостаточно, чтобы я просто потерял ее, нет, он хочет, чтобы я понимал,что теряю ее.

Я никогда не был особо силен в шахматах — в отличие от убийств. Более половины своей жизни я посвятил планированию и описанию различных способов насильственного умерщвления людей. Я конструировал психику бесчисленного количества убийц, чтобы придать достоверность их гнусным поступкам, и, несмотря на то что с годами это превратилось в рутину, для меня всегда было важно, чтобы все имело свое объяснение. Когда мне это удавалось, я получал истинное наслаждение от своей работы. Видя, что та либо иная сцена или деталь органично вписывается в сюжет, как отсутствующая шестеренка, которая, появляясь, приводит в движение весь механизм повествования, я испытывал ни с чем не сравнимую гордость. И хоть это счастье длилось недолго, оно того стоило.

Кроме всего прочего, это затрагивало мое тщеславие. Я терпеть не мог, когда мне приходили письма от читателей, где были отмечены неточности при описании сцен убийств — то, что было просто физически невозможно, — или же какие-то несоответствия в ходе событий. Всегда находилась какая-нибудь мелочь, которую я был не в состоянии проверить. Как правило, это была крохотная деталька, которая, особенно с учетом жанра, абсолютно не влияла на развитие сюжета, однако при этом чрезвычайно меня раздражала.

К примеру, история с рыбами при описании убийства в бухте Гиллелайе. У меня в книге рыбы гложут тело жертвы, отрывая от утопленницы целые куски мяса. Когда Вернер рассказал мне, что на самом деле ничего такого не было, я оказался в известной степени раздосадован. Та же досада посетила меня, когда я обратил внимание на цвет кистей рук мертвого Вернера. В моем романе «Что посеешь» они — распухшие и синие, похожие на пару кожаных перчаток, однако в гостиничном номере я сам имел возможность убедиться, что они такого же цвета, как и все тело убитого.

Что ж, по-видимому, не такой уж я и специалист.

Я внезапно остановился и застыл как вкопанный. Сердце мое на пару мгновений замерло, а затем застучало в бешеном темпе, как будто стараясь нагнать упущенное. Неожиданно закружилась голова. Заплетающимся шагом я добрался до ближайшей скамейки, присел и начал восстанавливать сбившееся дыхание. Чтобы максимально сосредоточиться, попытался отвлечься от внешних раздражителей — прикрыл глаза и зажал ладонями уши. Похоже, мне удалось кое-что нащупать. Я чувствовал это чисто интуитивно — точь-в-точь так же, как в те моменты, когда вплотную приближался к решению какой-то проблемы во время работы над романом. Чувство это опьяняло не хуже, чем секс.

Стало понятно, что именно нужно убийце.

Он не собирался ни наказывать меня, ни выражать свои восторги.

Он хотел преподать мне урок.

Вероятно, это может показаться странным, однако в тот момент я ощутил своего рода облегчение. Мне казалось, я понял, что хочет от меня преступник, а первое, что нужно было, чтобы его остановить, это понять его. По крайней мере, на этом строились все мои книги.