– Мария, дочь моя. Вам не надо больше ничего говорить. Спасибо, что вы вернулись ко мне.

И тут из ее глаз брызнули слезы, и я понял, что она плачет из-за того, что «предала» свою покойную мать. Но ведь продолжение жизни не является изменой. Ничего не сказав, я позволил ей выплакаться. Ах!.. Мое сердце пело, радуясь ее возвращению... и освобождению от Екатерины и Анны. Хвала Господу, обе они в могиле. С их смертью упали оковы прошлого, я избавился от груза былых ошибок.

– Мы рады приветствовать вас при дворе, – наконец сказал я. – Пойдемте, королева желает увидеть вас.

– Королева Джейн всегда была добра, – монотонно и медленно произнесла она.

Джейн прибыла ко двору уже после того, как Екатерина обрекла себя на добровольное мученичество. Своекорыстные придворные жадно следили, как восходит звезда Анны. Но леди Сеймур хранила преданность испанке и подружилась с Марией, которая была всего на семь лет моложе ее. (Джейн родилась в тот самый год, когда я стал королем.)

Вдвоем с дочерью мы направились из гостиной в общий приемный зал. Я распорядился, чтобы срочно позвали королеву. Ожидая ее прихода, мы с Марией неловко молчали. Мое воодушевление улетучилось, сменившись странным стеснением, – рядом сидела взрослая незнакомая женщина, совсем не похожая на мою маленькую дочь. Неужели Джейн никогда не придет, чтобы облегчить это напряжение?

Джейн, Джейн, помоги мне...

И спасительница явилась. Двери в дальнем конце зала распахнулись, и она быстро подошла к нам, одарив Марию сияющей искренней улыбкой и раскрыв ей свои объятия.

– Мария, Мария! – воскликнула она с подлинной радостью в голосе.

Та хотела упасть на колени, но Джейн, опередив ее порыв, обняла девушку.

– Как же давно я ждала этого дня, – сказала королева. – Теперь я могу быть совершенно счастлива.

Положив руку мне на плечо, она объединила нас троих, чудодейственно превратив горькую воду неловкости в благословенное вино понимания.

Я держал в руке «священную реликвию»: этой святыне, заключенной в золотой, инкрустированный самоцветами реликварий, поклонялись с безопасного для нее расстояния все страждущие со времен Эдуарда Исповедника. Паломники приходили из дальних стран, чтобы взглянуть на нее и обратить к ней самые пылкие молитвы. Стеклянный фиал якобы содержал капли молока Девы Марии – чудотворную помощь бесплодным женщинам.

Уполномоченные Кромвеля обнаружили, что «молоко» регулярно подкрашивается дуврским мелом, смешанным с разбавленным оливковым маслом. Легкий желтоватый оттенок придавал жидкости натуральный вид.

Владевшие древним фиалом монахи имели приличный доход, выставляя напоказ столь драгоценную реликвию.

– Какой позор, – сказал я, испытывая скорее печаль, чем возмущение.

Я взглянул на следующую изъятую святыню, мраморную статую Девы Марии, плачущую «подлинными слезами» и способную облегчить (за деньги, разумеется) страдания щедрых жертвователей. При осмотре статуи сзади обнаружилась едва заметная линия, указывающая на возможное наличие отверстия. Я прижал руку к шее Мадонны, и мраморная голова сдвинулась. Сняв ее, я увидел в верхней, полой части изваяния пополняемый подсоленной водой пористый сосуд, жидкость из коего, проходя по крошечным канальцам, сочилась из глаз Девственницы. Оригинальное, хитроумное изобретение. Причем наполнять сосуд приходилось всего раз в неделю.

И по всей стране обнаружилось множество подобных мистификаций. Это говорило о тайном сговоре грешных монахов. Как же смели они называть себя последователями Христа, используя те же мошеннические увертки, что и жрецы Исиды или хананеяне?

Парламент издал закон о закрытии малых монастырей. Акт начинался так: «Ввиду того, что мелкие аббатства погрязли в очевидных грехах, гнусных пороках и плотском разврате...» Документ основывался на отчетах, сообщавших: в аббатстве Гарендон жили пять мужеложцев, «каждый с десятью отроками»; в Селби один из монахов имел плотские отношения с «пятью или шестью замужними женщинами» – они приходили в аббатство поклониться поясу Богоматери и просить милосердной помощи при родах; в Уортере брат Джексон «вступил в преступную связь с монашкой», а в Колдере некий Мэтью Понсонби «проявил необычайную греховность». В Батском монастыре – где приор пытался подкупить Кромвеля, послав ему в дар свору ирландских волкодавов, – монахи жили «развратнее, чем где-либо, без разбору совращая и женщин, и мужчин». В Льюисе приор содержал «восемь блудниц», и это место служило «борделем, где процветали чудовищные пороки, а особо грешил помощник приора, как свидетельствует исповедь праведного юного монаха».

Обители закрывались одна за другой. Имеющие истинное призвание монахи могли перейти в большие монастыри с более строгими порядками. Остальным надлежало отказаться от прежней жизни и подыскать иные способы существования. Монастырское имущество следовало продать, а вырученные деньги вернуть в казну короны. Все реликвии свезли в Лондон, дабы мы сами решили их судьбу. Это была тяжкая обязанность.

Своим зарождением монашество обязано чистому расцвету спиритуализма. Великим основателем христианских общин (до той поры существовали лишь одинокие пустынники) стал святой Бенедикт. Подумав, что людям лучше жить сообща, он собрал вместе отшельников и написал свод правил – Устав основных принципов монашеского общежития, посредством коего их духовная жизнь могла достичь небесных высот. По его мнению, жизнь человека должна гармонично сочетать молитвы, учение и физический труд.

Со временем возобладали иные толкования Бенедиктова Устава. Цистерцианцы подчеркивали важность физического труда и независимости от цивилизации. Клюнийцы делали упор на сложной красоте богослужений. Картезианцы стремились к молитвенному уединению. Проповедующие доминиканцы и францисканцы призывали встать на путь просвещения и подвижнического самообразования.

Однако наши наклонности часто превращают высокие цели сначала в тщеславие, а потом в недвусмысленную порочность. (Вавилонская башня?) Хроника монашества в конечном счете – всего лишь человеческая история. И на мою долю выпало вывести заблудших братьев из созданных ими «райских садов». Тем не менее я неохотно взял на себя такую обязанность, особенно учитывая, что ее крайне не одобряли Джейн и Мария. Ах, но они же не видели поддельных реликвий...

Монастырские земли (разным орденам принадлежало в совокупности от четверти до трети всей Англии) незамедлительно продали или сдали в аренду. Как правило, их приобретали ближайшие землевладельцы, желавшие расширить свои угодья.

Появились, как обычно, и реформаторы, полагавшие, что следует раздать наделы крестьянам. Но разве им по силам возделать столько акров? Нет, наследство святош перейдет к народу иным путем; помимо лугов и полей монастыри владели крупными богатствами. Земля же подобна соколиным питомникам: она требовала больших вложений, любви и мастерства. Поэтому неудивительно, что соколиную охоту называли развлечением аристократов. Только они могли позволить себе такую роскошь.

Воровство на разоренных подворьях расцветало пышным цветом. Перво-наперво из монастырских хозяйств исчезли свинцовые крыши. Их ободрали мгновенно, и свинец расплавили там же, на месте, бросая в печи вместо дров стропила и потолочные балки. Следующим лакомым кусочком, особенно в окрестностях Лондона, стали обтесанные камни – их увозили телегами, и в итоге древним камням нашлось отличное применение в новых городских домах на Стрэнде. Я же присвоил книги из библиотек: старинные свитки и манускрипты, которые восходили к временам Древнего Рима. Еще я распорядился перелить на пушки бронзовые колокола.

Покинутые обители быстро приспособили для других нужд. Зачастую аббатские церкви преобразовывались в приходские, а жилые и хозяйственные постройки наряду с погребами и кухнями входили в состав поместий зажиточных купцов, и в надвратных башнях селились новые сторожа.