Я держал его на руках и умилялся тому, как он прекрасен и совершенен. Ни Екатерина, ни Анна не могли родить мне сына... для его появления, видимо, нужен был праведный брак.

Малыша надо назвать Эдуардом. Он увидел свет в канун дня святого Эдуарда, кроме того, так звали моего деда. Я тихо сообщил об этом на ухо Джейн, отдыхавшей на роскошной, украшенной резьбой кровати. Моя Дженни снова со мной! Она улыбнулась и согласно кивнула.

Через три дня в дворцовой церкви Хэмптон-корта состоялась торжественная церемония крещения принца. Его крестными отцами стали герцог Норфолк и Кранмер, Мария была крестной матерью. Джейн, укрытая малиновой, отделанной горностаем бархатной мантией, лежала в своих покоях на высоких подушках, ожидая, когда ей принесут Эдуарда, чтобы благословить его на предстоящую церемонию. Я находился рядом с ней. Позже она наблюдала за праздничным обрядом с королевского кресла. Моя жена радостно улыбалась, и отблески факельного света отражались в ее веселых глазах. Могу сказать вам, что тогда она прекрасно себя чувствовала. Она казалась вполне здоровой.

Но к вечеру у нее началась лихорадка, и состояние королевы заметно ухудшилось. Сильный жар подорвал силы, восстановившиеся за три дня после рождения Эдуарда.

Болезнь усугубило общее истощение, потом начались галлюцинации. Девять дней Джейн промаялась в бреду, пребывая между тем и этим светом.

Двадцать четвертого октября она покинула наш мир.

Люди вечно стараются найти виноватого. Одни винили «слуг, из-за чьей нерадивости королева простудилась». К тому же они, дескать, подавали больной без разбору любую еду, какая только приходила ей на ум. Приверженцы монашества и паписты называли Джейн реформаторшей и полагали, что она встретила справедливую кончину (вверив душу Господу). Враги Генриха называли это местью Екатерины и Анны (объединившихся ради такого случая?).

Простой люд, по-прежнему любивший Генриха (несмотря на чаяния его недругов), постарался превратить эту трагедию в чудную романтическую историю. Уже через несколько дней после смерти королевы Джейн о ней запели баллады – и одну из них не забыли по сей день (в отличие от той, в которой попыталась увековечить свою память Анна).

Генрих, не дожидаясь предварительных погребальных ритуалов над забальзамированным телом Джейн в Хэмптон-корте, действительно «двор покинул в слезах», удалившись в Виндзорский замок. Он сказал, что не в силах смотреть, как хоронят жену. По его распоряжению главной плакальщицей стала Мария, а сам он заперся в своих покоях в Виндзоре, и много дней никто его не видел.

Между свадебным и похоронным обрядами есть жутковатое сходство. Оба вынуждают нас отложить обычные дела ради участия в церемониях. Требуют нарядов четко определенного цвета: один – белых, другой – черных. Проходят при большом стечении людей и диктуют особый душевный настрой. Влекут за собой необратимые перемены. В обоих случаях необходимы особые атрибуты и приметы: погребальные покровы и изваяния, свадебные вуали и кольца. И жениться, и в гроб ложиться – удовольствие дорогое, устроителям надлежит быть расточительными, дабы подчеркнуть значимость события.

Король Генрих, охваченный горем, покинул своих верных советников – Кромвеля, Кранмера и Брэндона, доверив им проведение похорон королевы. У них не было нужды советоваться с ним; они знали, что средства можно тратить без ограничений, погребальная церемония должна быть по-царски великолепной. Монастырское золото, которое так старалась спасти Джейн, пойдет теперь на оплату ее погребения.

Я участвовал в траурной процессии, понимая, что позже Генрих захочет узнать подробности, просто сейчас ему слишком больно.

Гроб Джейн установили в центре приемного зала королевских апартаментов. Недавно отделанное помещение задрапировали черной материей и оснастили эмблемами смерти: крестами, иконами, кадильницами. Факелы и свечи вокруг гроба горели неугасимо; денно и нощно здесь молились скорбящие придворные дамы в глубоком трауре.

Мария исполняла церемониальные обязанности ближайшей родственницы усопшей, но скорбела искренне. Еще бы, ведь Джейн помогла ей после пятилетнего изгнания вернуться ко двору, ее снова приняли в королевскую семью. Помимо того, по выражению покрасневших глаз Марии и ее горестным жестам, которые казались естественными среди всеобщего горя, я понял, что вдобавок она оплакивает свою мать. Марии не разрешили присутствовать на похоронах Екатерины.

Траурная церемония с нескончаемыми погребальными службами в приемном зале продолжалась целую неделю. Затем податель королевской милостыни, епископ Карлайла, окропил гроб святой водой и разрешил перенести его в дворцовую церковь, где к тому времени уже соорудили катафалк. Длинная процессия с незажженными факелами прошествовала за гробом через зал совещаний, большую королевскую караульню, Большой зал, спустилась по лестнице в Часовой двор и, миновав галерею, подошла к входу в церковь.

Там покойная королева пролежала две недели при полном параде, а тем временем для нее подготовили гробницу в капелле Святого Георгия Виндзорского замка.

Морозным ноябрьским днем погребальная колесница, запряженная вороными лошадьми, медленно двинулась из Хэмптон-корта по подмороженным извилистым сельским дорогам в сторону Виндзора. Величие смерти ощущалось и в природе – в опавших листьях, высохших травах, безмолвии застывшего воздуха. Похоронная процессия плелась мимо унылых бурых полей, на которых чернели своим траурным оперением вороны да грачи.

На крыше великолепного катафалка, как того требовал обычай, покоилась восковая статуя королевы Джейн, увенчанная короной и облаченная в церемониальные одежды. Волосы струились по подушке, на шее поблескивали драгоценности. Изваяние выглядело на редкость живым, что вызывало потрясенные вздохи очевидцев. Я всегда считал, что такие статуи – оскорбительная насмешка, издевательство. Они усугубляют горечь утраты; может, ради этого их и делают и долго хранят после похорон. Статуи матери и отца Генриха совсем не пострадали от времени, и их можно увидеть даже в наши дни, так же как и изваяние Эдуарда III. Но Генрих приказал уничтожить статую Джейн, не желая видеть ее. Возможно, он опасался, что со временем она станет для него своеобразным идолом.